Глава третья
"По чужому сценарию"

 

"Зал ошарашено молчал…"

А. Северный, 1972 г.

 

Вдохновлённый успехом "Программ для Госконцерта", Рудольф Фукс, как заправский драматург, начинает штамповать сценарии один за другим. Сколько всего их было сделано в начале семидесятых, уже и сам Рудольф Израилевич не помнит. К тому же, по каким-то неведомым нам причинам, концерты эти получили не самое широкое распространение… А оригиналы, судя по всему, давно уже утрачены. До нашего времени дошли, не считая "одесских программ", по крайней мере, четыре записи концертов Аркадия Северного, сделанные в разное время по сценариям Фукса. Хотя, скорее всего, их было больше. Ведь по разным коллекциям до сих пор гуляют куски каких-то записей Северного, сделанных в те далёкие годы. И, может быть, ещё долго, в самых неожиданных местах, будут всплывать такие загадочные фрагменты. Их поиск и атрибуция – увлекательнейшее занятие для исследователя, но не предмет нашей книги. Поэтому остановимся всё-таки на известных нам сценарных концертах, позволивших Аркадию Северному так ярко проявить свой талант ещё и в драматургической импровизации.

Итак, Рудольф Фукс открывает свой подпольный "театр у микрофона", в котором будут звучать исключительно литературно-музыкальные композиции-моноспектакли блатного актёра Аркадия Северного. Это: "О Севере дальнем" или "Посвящение Косте-капитану", "О стилягах", "О шансонье и шансонетках", и, наконец, "В Проточном переулке" или "О московском дне".

Даже беглого взгляда на репертуар этого "театра" достаточно, чтоб понять: новоявленного драматурга Рудольфа Фукса занимают совершенно разные стороны нашей жизни, которые объединяет только одна грандиозная и всеобъемлющая идея. Всё это недостойно советского человека. В самом деле! Ну, не должны интересовать строителя коммунизма ни "Одесса девятьсот лохматого года", ни мир воров в законе и будни ГУЛАГа, ни упадочническая музыка буржуазного джаза и жизнь "плесени"-стиляг, ни столь же упадочническая музыка старинной русской эстрады… А Рудольфа и Аркадия это интересует! Почему? Да просто потому, что они – нормальные люди, хоть и не борцы с режимом. Сознательными "музыкальными диссидентами" назвать их можно было бы только с очень большой натяжкой…

Диссиденты ведь в своём большинстве всё-таки были идейными борцами с Системой. А какая у Аркадия в эти годы могла быть Идея? Семью кормить надо! Дочке-то – всего ничего… И почему бы не подработать немного, тем более, что это именно тот редкий случай, когда работа делается с удовольствием. Вот он и соглашается на все предложения Фукса, зачастую и не особо задумываясь над текстами, которые тот ему даёт… Иногда они вдруг становятся ему скучны и он шпарит их скороговоркой, путая слова и глотая абзацы, чтобы скорее добраться до песни. А иногда вдруг заигрывается и начинает что-то добавлять от себя. Причём это "от себя" идёт у него не только от лица скромного советского служащего Аркадия Звездина, но и от лица и имени Аркадия Северного – героя и ведущего всех этих программ и концертов. И заигрывается Звездин-Северный настолько натурально, что до сих пор невозможно определить, где он рассказывает действительно случай из своей жизни, а где – фантазирует и импровизирует на тему "как это могло быть у Аркадия Северного".

Ведь для него, да и в какой-то мере для Фукса, всё это – просто своего рода игра, отдушина среди мерзости будней соцреализма. О том, что такие "игры" расшатывают Систему не хуже правозащитных прокламаций, никто из них тогда и не задумывался… Об этом в своё время задумаются органы. Потому что в советском народе оказывается весьма немалое число интересующихся подобными "недостойными" предметами! Кстати, поэтому Рудольфу Фуксу не особо-то и приходится ломать голову над вопросом: а какой же такой "запретной" тематикой его театр сможет заинтересовать публику? Ведь публика – это точно такие же "несогласные", как и Звездин с Фуксом…

Здесь нам придётся прерваться, потому что дальше нужно было бы говорить о том, кто же составлял соответствующую аудиторию в те времена, а это – предмет отдельного социологического исследования. Хотя, вероятно, ответ на многие вопросы о пропавших, или не получивших распространения записях "театра" Фукса-Северного, и надо искать, анализируя ту среду, а точнее – распространение записей в ней… Но оставим это для будущих исследователей.

Мы же хотим отметить, что разговор об "антисоветской" сущности фуксовского театра начат был для того, чтобы подчеркнуть другой, очень важный момент. Дело в том, что вне контекста этой "оппозиционности" невозможно получить полное представление об этом уникальном явлении, и о том, чем были для нас эти записи в душные 70-е годы… Современному человеку, не знакомому с реалиями советской жизни, и, соответственно, не способному представить себе, как же всё это воспринималось простым советским слушателем, фуксовские тексты покажутся в лучшем случае примитивными. А то и просто бредовыми. И по форме, и по содержанию… Что ж поделать, – чтобы понимать суть и чувствовать весь аромат этих "драматургических" игр, надо действительно прожить ту, советскую жизнь…

Но перейдём, наконец, непосредственно к репертуару этого уникальнейшего "театра"! Итак, "У меня в руках письмо…" Разумеется, письмо! "Ответ радиослушателям", как жанр, обкатанный ещё на "Программах для Госконцерта", продолжает своё развитие. Чего же хотят "дорогие слушатели" на этот раз? А вот что: "…Мне и моим друзьям кажется, что Вы плохо оправдываете свою гордую фамилию – Северный, тем, что мало поёте песен о Севере дальнем. Всё как-то Вас больше тянет на юг, в Одессу-маму, к Ростову-папе поближе. Да о Воркуте-мачехе Вам и вспомнить-то не хочется. Мы, конечно, понимаем – воспоминания не из лучших, но, как говорится, из песни слова не выкинешь, как не вернуть тех лет, в которых "счастья не было и нет" – как выколото у меня на груди. Ваш друг, известный в прошлом – Костя-Капитан".

Что ж, как видите, в этом вступлении ни разу не произносятся слова "лагерь" или "зона"… Но советскому человеку и так понятно, о чём тут речь. Не так уж и много лет прошло со времён страшной эпохи ГУЛАГа, да и в "благословенные" 70-е лагерная тема ещё оставалась достаточно актуальной…

 

Идут на Север срока огромные,

Кого не спросишь – один указ…

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Взгляни, быть может, в последний раз…

 

Впрочем, нет нужды доказывать лагерную сущность лучшей в мире Страны Советов. Рудольф Фукс прекрасно знает, насколько всё это близко нашему народу…

Да и ему самому, кстати, эта тема тоже совсем не чужая! Ведь, как мы уже говорили, Фуксу довелось-таки самому побывать "у хозяина", а лагерные песни он начал собирать ещё задолго до кичи. Так что материала у него хватает… Но Фуксу удаётся отличиться не только в подборе песен, но и в "литературной" части – в описании блатного мира и сталинских лагерей. Правда, живых воров в законе ему вряд ли доводилось видеть на общем режиме, но предметом наш "драматург" немного владеет. И свои знания он черпал не только из одиозного сталинского фильма "Заключённые" про беломорканальскую перековку, откуда и вытащил "автора письма" – Костю-Капитана. Фуксу довелось читать и Солженицына, и Шаламова, и других, уже запрещённых в то время писателей. И хотя лагерной теме в литературе дали появиться только на короткий миг после двадцатого съезда, а потом очень быстро прихлопнули, но ведь в СССР уже появился самиздат…

И раз уж зашла речь о Солженицыне, мы не можем не привести цитату из сценария этого концерта – фрагмент, не вошедший в запись, но сохранившийся в старой тетрадке у Рудольфа Израилевича, монолог о политзеках ГУЛАГа: " Я, конечно, не Солженицын, и не могу претендовать на его лавры певца погибших и искалеченных судеб…" Эта тема, как нам кажется, очень показательна. Пусть Аркадий с Рудольфом и не решились "публиковать" такое совсем уж неприкрытое диссидентство, как и другой фрагмент из той же тетрадки – рассказ о печально известном воркутинском лагерном восстании 1943 года; но об образе их мыслей это говорит достаточно красноречиво…

Впрочем, Аркадия Северного и без Солженицына уже можно было считать если не антисоветским, то, по крайней мере, нонконформистским певцом. Ведь и сама блатная романтика была изначально противопоставлена официальной советской идеологии; причём в те времена, когда никакой антисоветчины у нас вообще не было! Несмотря на то, что блатные никогда, конечно, не ставили себе задачу свержения Советской власти, но этика и идеология блатного мира подразумевали открытое "нет" ментам и коммунистам. Как бы ни тешили себя последние сказкой о "социально близких"… И увлечение блатной романтикой у послевоенного поколения не в последнюю очередь было связано именно с этой "протестностью". Однако в семидесятых, когда у нас появились во множестве уже настоящие, идейные диссиденты, блатной протест стал выглядеть несколько иначе… И кто знает? Может быть, коммунисты специально не преследовали поэтов блатной романтики, чтобы этот, уже неопасный протест отвлекал от другого? Но о тайнах такого рода нам ещё долго придётся только гадать…

Впрочем, к самому концерту "О Севере дальнем" наше "политическое отступление" имеет очень небольшое отношение. Ну какая там, к лешему, романтика… "Ох, волюшка, добрая воля! Как счастье моё далеко…" Ведь одним из лейтмотивов классической блатной песни является вовсе не романтика, а тоска по воле. Что, конечно, также не могло понравиться Режиму. Но Бог уже с ним, с режимом… Вернёмся к нашему подпольному "радиотеатру на магнитной плёнке". У Рудольфа Фукса уже наготове целая сага о жизни московского дна, причём как раз с некоторым "воровским" уклоном.

Причём, на этот раз он не пишет сам "литературную часть", а составляет её из фрагментов различных произведений, зачастую оч-чень малоизвестных авторов. И настолько малоизвестных, что до сих пор исследователи спорят – что чьему перу принадлежит. На сегодняшний день можно сказать только то, что бóльшая часть этих фрагментов взята из книги Александра Вьюркова "Рассказы о старой Москве", а остальное требует ещё дополнительных изысканий… Дело в том, что произведения эти Рудольф Фукс в основном черпал из периодики начала 60-х годов, когда на волне "оттепели" советские газеты и журналы печатали множество произведений до той поры запрещённых. Нам, к сожалению, также не удалось точно атрибутировать все эти "фрагменты и отрывки".

Но обратимся уже непосредственно к этой композиции, получившей впоследствии названия "О московском дне" и "В Проточном". Вероятно, большинство слушателей обратило внимание на то, что "большая литература оказалась Северному не по зубам", – как совершенно справедливо написал М. Шелег.* Хотя, с другой стороны, говорят же некоторые, что Северный мог бы напеть или начитать даже "Теорию поля" Ландау и Лифшица, и это было бы тоже достаточно интересно! Но это, наверное, для совсем уже "тонких ценителей"… Так получилось и с "Проточным". Как ни странно, но, видимо, Рудольф Израилевич со своей тягой к экспериментам в этот раз немного недооценил свою способность к составлению сценариев для Северного. И зачем ему только понадобилась эта "большая литература"… Однако, как бы там ни было, а "литературные чтения" в исполнении Аркадия Северного всё-таки состоялись. Причём, начало было очень многообещающим! Миниатюру И. Ильфа про галифе Фени Локш Аркадий исполняет в своей неподражаемо смачной "одесской" манере, как тому и следует быть. Ну, а дальше… Впрочем, мы не видим смысла в подробном разборе этого безобразия. Ну что хорошего могло получиться из попытки прочесть "с выражением" достаточно сложный литературный текст, который видишь в первый раз? Когда во фразах все паузы и акценты выскакивают абсолютно вне всякой связи со смыслом, – это, конечно, оригинально, но… В общем, редкий любитель мог дослушать всё это до середины.

Впрочем, похоже, что это был не единственный эксперимент Северного в данной области… Сохранился ещё маленький фрагмент записи, сделанной неизвестно кем и когда. По крайней мере, Рудольф Фукс не смог припомнить каких-либо подробностей, связанных с этой записью. Так что вопрос об её истории пока, увы, остается открытым… А запись, между тем, весьма интересна и немного загадочна! Правда, Аркадий на ней читает не целиком произведение, а только два небольших отрывка. Вернее, даже, две "цитаты" из романа Куприна "Яма". И здесь, кстати, вовсе не приходится удивляться тому, что для чтения взят был именно этот текст, – ведь в нём идёт речь о блатных песнях! Что само по себе было достаточно редким делом для литературы, издаваемой в СССР. И естественно, что люди, которым тема сия была небезразлична, по особому реагировали тогда на все подобные фрагменты; можно сказать, – "выковыривали" их из книжек, как изюм из булок. Ну и как же "блатному артисту" Аркадию Северному было не зачитать подобное, а заодно и спеть! Тем более, что текст и песни здесь вполне естественно дополняют друг друга, – не так, как было в "Проточном". А кроме того, на этой записи Аркадий призывает невидимых нам то ли радиослушателей, то ли зрителей заказывать песни… Но мы, к сожалению, пока не знаем каким был этот концерт в полном виде, а, следовательно, и о замыслах его "режиссёров-постановщиков" судить не можем. Очень вероятно, что это действительно была запись, намного превосходящая своими находками "Проточный", да и другие "сценарные" концерты. И тогда очень жаль, что какие-то деятели так безжалостно покромсали её… Но и очень возможно, что это были просто "наброски" к какой-то другой, к сожалению, несостоявшейся затее.

Впрочем, фантазировать над этой небольшой записью можно долго и много. Чего стоят хотя бы первые фразы Северного: "Ну так вот, ребята: в моём распоряжении осталось всего каких-нибудь сорок минут. Я прощаюсь с Вами. Больше вы никогда не услышите моих записей." И чуть дальше опять: "Все здесь не поверят, что я сегодня действительно пою прощальный концерт. А сегодня он у нас действительно "прощальный". Заказывайте музыку, заказывайте песни!.." С чего бы это вдруг такой неожиданный поворот событий? Только-только пришла первая слава и, вдруг, – "больше вы никогда не услышите моих записей"… Ну, в самом деле, – не могло ж Аркадию уже в том далёком году осточертеть всё это "музицирование"?! Которое для него, к тому же, ещё отнюдь не стало стилем жизни… А чтобы это было ловким режиссёрским ходом, для привлечения внимания слушателей, – тоже весьма сомнительно. Кто б мог до такого додуматься в те времена? А впрочем… кто ж его знает? Но гадания вряд ли приблизят нас к истине. Остаётся надеяться, что дело когда-нибудь прояснится, если будет найдена полная запись, или её непосредственные организаторы.

Но пора уже вернуться к бессмертной "драматургии" Рудольфа Фукса. После всех этих литературных изысков его посещает действительно интересная мысль. А зачем искать "несоветскую" романтику и экзотику где-то в старой Одессе или в воровском мире? Ведь она же была и в их с Аркадием боевой юности! Когда называли они друг друга прекрасным словом "Чувак", и гордо носили навешанное им комсомолистами высокое звание – "Стиляга"…

И это, конечно, уже не нуждается в подробных разъяснениях! Мы уже упоминали в начале книги о "не совсем советской" молодёжи пятидесятых; да и вообще, наша художественная литература и публицистика уже отдали должное этому первому в советской истории нонконформистскому молодёжному движению, первой, можно сказать, духовной оппозиции… Может быть, "оппозиция" – слишком громкое определение, но нельзя забывать, что это движение возникло ещё при жизни Сталина, когда носить "иные" брюки или слушать "не ту" музыку, как никак, требовало некоторого гражданского мужества. Да, великий эксперимент большевиков по выращиванию "нового человека" раздавил не всех… И, конечно, даже через двадцать лет, в середине семидесятых, когда уже вовсю подрывают комсомольскую идеологию волосатые хиппи, грязные панки и идейные диссиденты, тема стиляг остаётся интересной и романтичной. И вот Фукс пишет композицию о том, что известно ему уже не понаслышке – о весёлой жизни и музыке пятидесятых:

 

Каждый должен быть вызывающе одетым,

Тот плебей, кто не носит узких брюк!

А на мне пиджак канареечного цвета,

И на подошве толстый каучук!

 

В принципе, в этой композиции не так уж и много рассказов, да и они здесь не художественные, а скорее "музыковедческие". Для тех, кто мало знаком с такой вот страницей нашей истории, о которой не писали в учебниках – это просто информация; для тех, кому всё это было родным – ностальгическое воспоминание… Но колорит времени, конечно же, воссоздаётся не музыковедением, а песнями. Которые мастерски исполняет ленинградский студент Аркаша Звездин… Ведь именно такую роль здесь приходится играть Северному. Не изобретать образ старого одессита, или тёртого каторжанина, а просто сыграть самого себя из тысяча девятьсот пятьдесят далёкого года. И просто спеть так, как когда-то пелось в общаге Лесотехнической академии под восхищённые взгляды чувих…

Другую композицию Фукс пишет уже на чисто музыкальную тему. Это рассказ о старинной русской эстраде, о той великой эпохе в нашей музыкальной истории, про которую советский официоз и в 70-е годы ещё говорил сквозь зубы. Хотя, конечно, были в СССР и коллекционеры, и энтузиасты-специалисты по этой музыке – и историки и музыковеды. Причём довольно серьёзного уровня. А Рудольфа Фукса, пожалуй, никак нельзя было назвать "одним из ведущих советских деятелей данного направления". Он просто любил эту музыку, и постарался сделать вместе с Аркадием интересный рассказ с интересными песнями:

 

Там, где избушка над речкой стояла…

В этой избушке горел огонёк.

Ветер, не плачь! Милый ветер, не надо!

Прошлые грёзы назад не вернёшь…

 – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

Ветер угрюмо в окошко стучится,

Падают листья и смотрят в окно.

Надо же было такому случиться

Кончилось всё между нами давно.

 

Романс этот интересен не только сам по себе, но и заслуживает некоторой паузы в нашем повествовании. В комментарии к нему на концерте Северный говорит, что его пела ещё Варя Панина. Что ж, вполне возможно, хотя мы в репертуаре Паниной этого романса так и не нашли. Но известно множество его переделок 1930-40-х годов. Почему мы акцентируем ваше внимание на этом? Дело в том, что мелодия "Избушки" почти один к одному соответствует другой знаменитой песне. А именно – "Поручику Голицыну"! Что наводит на некоторые мысли. Ведь один из нынешних "авторов" этой песни утверждает, что в 1961 году он написал и слова и музыку "Поручика"!? Не вяжется как-то с музычкой. Да и текст тоже: "По Дону угрюмо идём эскадроном…" Но всё-таки не будем на этом останавливаться надолго, тем более что о "Поручике Голицыне" мы вспомним ещё чуть позже. А пока вернёмся на наш концерт.

Что особенно примечательно, в самом начале этой записи произносится "шансон" – слово, которое склоняется сейчас на все возможные лады. Слово, на которое уже столбят авторские права и даже делают музыкальным термином. Хотя до сих пор никто так и не смог толком определить – а что же слово сие означает? Но мы не станем сейчас разводить рассуждения на эту тему. Хотелось бы только сказать, что при всём нашем отрицательном отношении к этому термину мы не можем не отметить один интересный и символичный момент. Фукс начинает разговор о шансоне, и начинает так, как и положено, исходя из классического понимания этого слова. С романсов и кафешантанных куплетов… Но что-то очень быстро сносит его на родимый блатняк:

 

Течёт речечка

По песочечку

Бережка крутые.

А в тюрьме сидят

Арестантики

Парни молодые…

 

Что ж поделать! Россия не Франция, и без этой вечной темы у нас не обходится ничего… И как простое старонемецкое слово "Freier" (жених) стало почему-то обозначать жителей криминальной страны, ничего не смыслящих в её понятиях, так и несчастное французское слово "Сhanson" (песня) приклеили именно к блатной песне. Исполняемой как раз теми самыми "женихами"*

Впрочем, у Рудольфа Фукса в разговор о шансоне блатняк вклинивается как раз таки на достаточно серьёзном основании. Блатные песни имеют ту же музыкальную основу, что и классический шансон, а вместе они восходят к народной музыке – вот основная мысль Фукса. Полностью он сформулирует её и в одном из следующих концертов, посвящённом уже народной песне на стихи русских поэтов.

"Нам, любителям и собирателям так называемого блатного жанра и старых русских каторжных и тюремных песен, часто больно и досадно, когда слышишь, как ругают этот жанр, уходящий своими корнями в седое прошлое. На примере нижеследующих песен мне хотелось бы показать, что многие блатные песни произошли из народных и многие писались русскими поэтами…"

Этот концерт будет записан несколько позже, в начале 1975 года, да и "драматургическим" он уже, строго говоря, не является… Но поскольку действительно очень многое объединяет его с композицией "О шансоне", мы сочли целесообразным рассказать о нём именно здесь.

Видимо, "музыковедческие" изыскания в области блатной песни столь глубоко завели Фукса в русско-цыганский романс и народную песню XIX века, что он решает: пусть песни этого жанра прозвучат в исполнении певца, прославившегося своим одесско-блатным прононсом! Кто знает? может, они и должны звучать именно так? В любом случае, это уже не могло оказаться хуже того, что делала с этим жанром наша "оперно-акадэмическая" школа. Так что будьте добры, маэстро, исполните нам уже таки романс…

И Аркадий исполняет. Разумеется, ему приходилось исполнять романсы и раньше, не раз демонстрировал он и своё владение псевдоцыганской манерой исполнения – с этаким "надрывом". А точнее, своё понимание этой манеры. Пение Северного слишком своеобразно, чтобы квалифицировать его какими-то общепринятыми терминами, оно выпадает из всех известных исполнительских "школ" и манер. И потому мы не берёмся описывать то, как исполнил Аркадий русско-цыганские песни в этих концертах. Это тема отдельного и серьёзного исследования. Несомненно одно – Аркадия роднит с классиками жанра исполнительская "драматургия голоса", посредством которой разыгрываются и изображаются в песне чувства и страсти… Которых как раз и лишён прилизанно-вычищенный филармонический вариант. А вот что касается оценок – они могут быть самыми разными. Хорошо или плохо сработали в жанре романса всевозможные штучки-примочки Северного – дело вашего вкуса. Кто-то увидит здесь совершенно излишний и неизящный балаган, а кому-то даже случайные и, на первый взгляд нелогичные, вокальные выкрутасы и реплики Аркадия покажутся гармоничными. Но именно этим и интересен концерт. Настоящий талант – он всегда неоднозначен.

А несколько лет совместной работы с Фуксом позволили Аркадию Северному проявить свой талант в самых разнообразных "амплуа". В фуксовских "постановках" он демонстрирует способность блестяще обыграть любую стилистику, – как и пристало настоящему Артисту. И даже более. В "Театре у микрофона" разворачивается целый ряд очень оригинальных и романтических "образов", созданных не столько текстовками Фукса, сколько игрой Аркадия. Ему удаётся своим исполнительским мастерством не только реализовать замыслы Фукса, но и заставить играть его тексты такими гранями, о которых не подозревал и сам автор! А ведь кроме "драматургических" концертов в это же время писались ещё и "обычные" – сколько их было, наверное, никто уже и не вспомнит. От многих остались только куски, разбросанные по разным плёнкам, но некоторые сохранились почти полностью.

Например, концерт "Люблю я сорок градусов". Хоть и не сценарный, но всё-таки тематически выдержанный и достаточно оригинальный концерт, который Фукс составляет почти целиком из своих авторских песен. Но не совсем обычных! Здесь буквально через раз пойдут весьма оригинальные переделки песен очень популярных в ту пору бардов. И почти все с лагерным уклоном! К большому негодованию многих ревнителей "чистого искусства" КСП:

 

 

Мне этот суд не забыть никогда,

Лица прохожих,

Что в зале судебном сидели тогда…

Боже мой, Боже…

 

Но мы вполне понимаем, по каким мотивам Рудольф Фукс устроил такое пасквилянтство. Всё-таки, знаете ли, ходить по лагерной стране и сочинять песни о "простых человеческих вещах"… это как-то уж слишком утончённо.

Однако гораздо интересней здесь следующий момент. Каждое из фуксовских сочинений сопровождается посвящением, но ни одно не обращено к автору самой песни, которая столь безжалостно "перерабатывается"! Евгению Клячкину посвящена переделка Анчарова, Визбору – Дулова, Окуджаве – Кукина, Галичу – Высоцкого, самому Высоцкому – переделка народной песни из его репертуара…

Зачем нужна была такая тонкость? Любителям жанра в течение почти 30 лет предоставлялась возможность пофантазировать на эту тему, и только теперь сам автор этого безобразия Рудольф Фукс рассказал, как же всё получилось. Началось с того, что переделка анчаровских "МАЗов" была посвящена Евгению Клячкину, хорошему знакомому и коллеге Рудольфа (Евгений Исаакович в то время тоже работал в институте "Ленпроект") потому, что Клячкин сам неоднократно пел в компаниях эту песню. Неискажённую, разумеется. Но поскольку об этом знали далеко не все простые советские слушатели, Фукс понял, что посвящение Клячкину зазвучит несколько парадоксально. И тогда до кучи, и по приколу, все остальные посвящения тоже были "передвинуты". Заодно и для того, чтоб не обидеть авторов. И ещё с одной, совсем уж тонкой подкладкой – издёвкой над неважной осведомлённостью "соответствующих органов". Ещё свежа была в памяти история, как прокололись "Советская Россия" и отдел пропаганды ЦК, наехав на Высоцкого за песни, написанные другими авторами.

Конечно, о художественности этих "переделок" можно спорить. Но исполнительский шарм Аркадия в очередной раз вытаскивает их на уровень настоящих перлов магнитиздата. Как и замечательную композицию про слезу, которая, стал быть, скатилася… Ну, казалось бы, что смешного в строчках: "Пускай слеза скатилася, пускай… Мы едем, едем строить на Алтай!!!" А послушайте, как это спето. Просто вопль сумасшедшего комсомольца! Почти как в жизни…

Ну, а жизнь человеческая – это отнюдь не только концерты. И гораздо сложнее и драматичнее театра. В ней иногда случаются события и действия, которые откладывают отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека. Конкретного, живого человека, а не героя популярной пьесы. Так произошло и у Аркадия. В 1974 году Звездины официально оформляют развод, хотя это уже чистая формальность. Но мы не будем вдаваться в подробности случившейся семейной драмы – кто прав, кто виноват… Ещё живы её участники, и мы не хотим, хотя бы ненароком, причинить кому-либо боль. Скажем только, что однажды Аркадий уходит из дома – навсегда и в никуда. Оставляя где-то в прошлом семью, квартиру и даже фамилию – всю свою прежнюю жизнь. А, кроме того, примерно в это же время, он лишается и работы в "Экспортлесе". Ну какая может быть "трудовая деятельность" в таких вот обстоятельствах?..

Скорее всего, мы уже никогда не узнаем, где он в течение многих месяцев находил себе пристанище. Можно только гадать. Вот разве что С. И. Маклаков вспоминал о том, как Северный показывал ему парадные, в которых ночевал когда-то. Причём мест таких, по словам Сергея Ивановича, было очень и очень много… Конечно, были какие-то друзья и знакомые, но без работы и денег на одних друзьях никто не продержится. Даже такой неприхотливый человек как Аркадий. Может быть, именно в это время он приобретает привычку "не есть". Ведь в дальнейшем буквально все, кто более-менее близко знал Северного, отмечали его совершенное равнодушие к еде как таковой. Даже в дорогих ресторанах он мог сидеть часами за столом, ломившемся от всевозможных яств, но ни разу ничего не попробовать. Срабатывала, может быть, память о той, другой жизни, когда он был Аркадием Звездиным, которому и простейшую закуску не на что было взять?.. Но всё это было потом – "мой адрес не дом и не улица – мой адрес Советский Союз".

А что же Рудольф Фукс? Увы, он уже не стал продолжать свои драматургические опыты… По-видимому, все интересные для себя темы он исчерпал, да и вообще ему, как натуре увлекающейся, хотелось уже проявиться в чём-нибудь новеньком! Тем более, новые веяния были уже на подходе. Блатная песня уже хотела звучать по-другому…

 

дальше>>


* М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 66.

*Современное значение немецкого слова Freier (по новой орфографии Frayer) – "клиент проститутки".  Тоже почти что "жених", но всё-таки уже несколько ближе к нашему, блатному значению...