* * *

А когда небо голубое в тучах скроется
Я выходил из спаленки твоей.
Не взирая на твое, Валюха, прошлое,
Я слушал музыку отмычек от дверей.

Как надоело воровать и шаромыжничать,
И свою молодость по тюрьмам раздавать,
И то и дело перепрыгивать этапами,
И по пути конвой жестокий проклинать.

Как надоели эти соповцы до ужаса,
Как надоела эта ёбанная власть!
Так поневоле я не выйду с изолятора...
Тебя, Валюха, я буду вспоминать.

И вот на волю собираюсь я, товарищи.
Душа обкурена, обширена, больна…
И, может, честым человеком жизнь сумею я,
А, может, ждут меня по-новой лагеря…

Я возвращусь, Валюха синеглазая,
В тот памятный и старенький наш дом.
И обниму тебя, Валюха, так взволнованно...
Не ссы, родная! По-новой заживем!

* * *

Жил я в городе Одессе, шел по улице Донской.
Там стоят четыре дома, посредине - дом большой.

То не дом и не домишечка - настоящая тюрьма.
В той тюрьме сидит мальчишка - лет девятнадцати дитя.

Он не слышит и не видит, как заключники идут,
Тихо двери открывают и такую речь ведут:

- Сколько погубил ты русских? Сколько погубил жидов?
- Православных восемнадцать, двести двадцать пять жидов.

- За жидов тебе прощаем. За Православных - никогда!
Завтра утром на рассвете расстреляем мы тебя.

Не плачь, мама, не плачь, папа! Не плачь, родная сестра!
Завтра утром на рассвете похороните меня.

Не прошло и полминуты - прискакал хромой судья,
Приписал он двадцать пуль прямо в сердце молодца.

Девятнадцать пуль пропело возле левого плеча,
А последняя, злодейка, прямо в сердце молодца.

Не прошло и полминуты, не прошло и полчаса -
Всех легавых перебили, отомстили за вора.

* * *

Здравствуй, добрая милая мать!
Обнимаю и крепко целую.
Может, я опоздал целовать,
Не застал тебя дома живую.

Помнишь, мать, как искала меня
По чужим по задворкам околиц?
И не помню в каком нарсуде
Дали, мама, мне целый червонец.

Край суровый сибирский такой,
Но весна нас немножко ласкает.
Только плохо, мама, одно:
Что домой к тебе не пускают.

Ты не жди меня, мать, молодым,
А вернусь я с седой головою.
Подожди еще мать умирать,
Может, выйду еще я на волю...

* * *

Осудили судьи меня сроком на семь лет.
Злой конвой загнал меня в машину.
Так и покатил я, проклиная белый свет,
В дальний лагерь от своей любимой.

Как тебя, я помню, нежно целовал,
Наслаждаясь солнечным закатом.
Ждет меня теперь холодный вьюжный Магадан
С тачкою, киркою и лопатой.

Посадили в трюмы, в океанский пароход.
Вход забили толстыми досками.
Песню затянул весь наш измученный народ,
Обливаясь жгучими слезами.

Магадан суровый метелями встречал,
Криком часовых, собачьим лаем,
А конвой прикладами нас сопровождал
В молодой и снежный ближний лагерь.

От мороза слезы выступали на глазах.
На руках кровавые мозоли.
А когда с работы возвращались в поздний час,
То все время думали о воле.

Годы заключенья пролетят кошмарным сном,
Будет долгожданная свобода.
Будешь вспоминать седым угрюмым стариком
Юности утраченные годы.

Ты мне пишешь в письмах, что сейчас цветет весна...
Очень трудно вспоминать об этом.
А у нас стоит двенадцать месяцев зима...
Остальное, дорогая, лето!

Осудили судьи меня сроком на семь лет...

* * *

Огромные витрины в зеркальных магазинах,
А там спешит большой поток людей.
Спешат автомашины - КАМАЗы, МАЗы, ЗИЛы,
А город спит, забыв про нас с тобой.

А там, как прежде, бьют фонтаны,
По вечерам гуляют дамы,
И только лишь под утро
Там гасят тысячу огней.
Мой милый друг, не надо грусти -
Придет весна и нас отпустят.
Пройдет всего два года -
Мы снова выйдем домой.

Пройдет всего два года, изменится лишь мода.
Поедем в город, вновь пойдем с тобой,
Заглянем в рестораны, кафе и балаганы
И жизнь свою нормально проживем.

А там, как прежде, бьют фонтаны,
По вечерам горят рекламы,
И только лишь под утро
Там гасят тысячу огней.
Мой милый друг, не надо грусти -
Придет весна и нас отпустят.
Пройдет всего четыре года -
Мы снова выйдем домой.

Огромные витрины в зеркальных магазинах,
А там спешит большой поток людей.
Спешат автомашины - КАМАЗы, МАЗы, ЗИЛы,
А город спит, забыв про нас с тобой.