ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

по биографии А. Д. Звездина-Северного

О жизни и творчестве Аркадия Северного сейчас набралось уже немало информации, которая уточняет, дополняет, а зачастую и опровергает многое из того, что было написано ранее. Наши материалы на эту тему так или иначе уже публиковались на просторах Сети, но разрозненно. Здесь они представлены все вместе, – надеемся, так будет удобнее тем, кто изучает биографию Аркадия Дмитриевича. Но, конечно, белых пятен и загадок осталось ещё очень много, а может, даже и прибавилось...  

В. Морозов, О. Струкова, и др. "Жизнь и учёба студента Звездина"

(биографические сведения о семье и годах учебы в ЛТА)

А. Беляков. "Для друга Рудика"  

(о гитарных концертах, записанных у Р. Фукса)

Ю. Алексеев, В. Ефимов. "Ну шо ты свистишь? Если б я не был в Санкт-Петербурге..."

(об истории "Первого одесского концерта")

М. Лоов, Я. Петрушенко. "Как поссорился Виктор Остапович с Сергеем Ивановичем"

 "Тайны дома на Рыбинской"

(О записях с ансамблем "Обертон" и других событиях начала 1977 года)

Э. Мольдон. "У меня Нарова под окном"

(о визите А. Северного в Нарву весной 1978 г.)

А. Татьянченко. "Её Черноморскою чайкой прозвали..."

(об истории ансамбля "Черноморская чайка" и записях с А. Северным)

__________________________________________________________________

ЖИЗНЬ  И  УЧЁБА  СТУДЕНТА  ЗВЕЗДИНА

(по материалам личного дела из Ленинградской Лесотехнической академии)

  текст в первоисточнике с иллюстрациями и ссылками – http://www.blat.dp.ua/x/studzwezd1.htm

В 2016 году благодаря усилиям питерского музыканта Василия Васильевича Морозова были опубликованы документы Аркадия Звездина из его личного дела №408-ЛИФ в Ленинградской ордена Ленина Лесотехнической Академии имени С. М. Кирова. Они позволили нам узнать много новой и ценной информации о жизни Аркадия, о его семье, учёбе и начале трудового пути, но при этом, конечно же, поставили и множество самых разных новых вопросов и даже загадок. Что ж, для такого легендарного человека, каким был Аркадий, наверное, так всё и должно быть...

Здесь представлен краткий обзор самих документов и некоторые мысли по этому поводу.

___________________________________

Итак, открывает личное дело Аркадия Дмитриевича Звездина, как и полагается, заявление о его желании поступить в ЛоЛЛТА. А следующий документ – автобиография, из которой мы можем узнать сведения о его семье.

Об отце Аркадия, Дмитрии Иосифовиче Звездине, ранее было известно лишь немногое. Ивановские родственники рассказывали, что до войны он был директором лесного техникума в городе Макарьеве, Горьковской области. Правда, проверить или уточнить это оказалось невозможно – никакой информации о таком техникуме найти не удалось. И вот, к сожалению, автобиография тоже сообщает нам очень мало: только то, что с 1929 по 1942 год Д. И. Звездин работал директором лесотехнической школы. А какой именно – Аркадий почему-то не счёл нужным уточнить...

Так что сегодня мы можем строить об этом только самые общие предположения. Искать эту школу в Макарьеве, скорее всего, бесполезно: во-первых, этих городов Макарьевых было два – один в Горьковской области, а другой, знаменитый своими ярмарками, до 1944 года числился в Ивановской, потом – в Костромской. Во-вторых, Макарьев в Горьковской области перестал быть городом ещё в 1920 году, превратившись в село Макарьево. А в третьих, никаких лесотехнических учебных заведений, похоже, не было ни в одном, ни в другом.¹ По крайней мере, в доступных источниках об этом нигде ничего не говорится.

Есть тут и ещё один не совсем понятный момент. Местом рождения Аркадия Звездина в 1939 году указан город Иваново, – и надо думать, что здесь, значит, и жила тогда семья Звездиных, и здесь же должен был работать Дмитрий Иосифович?.. Но лесотехнической школы в Иваново тоже не было. Да и не могло быть – такие школы обычно существовали не в крупных городах, а при соответствующих лесных участках. И получается, эта школа была где-то в Ивановской области. Здесь у нас, к сожалению, с информацией тоже не густо: в области известны Тейковская лесотехническая школа и Юрьевецкая, но обе числятся основанными в начале 50-х годов... В общем, всё это надо уточнять уже у ивановских краеведов.

Ну, а каким образом Дмитрий Иосифович мог руководить школой в области, когда его семья проживала в Иваново, – это представить не так уж трудно, и тут возможны всякие варианты. Может, ездил каждый день на работу за полсотни вёрст, а может, всю неделю жил где-то при школе, а к семье возвращался только по выходным и праздникам... Говорят, что в тридцатые годы это была не такая уж редкая практика для советских руководящих работников.

И, в конце концов, может быть даже и вся семья Звездиных жила тогда в где-то области, по месту работы Дмитрия Иосифовича. А Иваново указано местом рождения Аркадия просто потому, что Елена Макаровна туда приехала рожать, ну и, значит, там же была произведена и регистрация рождения Аркадия... В принципе, этот вариант ведь тоже не такой уж невероятный. Но ни подтвердить его, ни опровергнуть мы не можем. ²

Сейчас известно лишь то, что Звездины уже точно жили в Иваново в послевоенные годы. После демобилизации Дмитрия Иосифовича и назначения его на новую должность.

Ну, а с послевоенными должностями Д. И. Звездина уже всё более-менее понятно, Аркадий подробно пишет о них в автобиографии. И как легко можно убедиться – там нет ни единого слова про железную дорогу, на которой, согласно живучей легенде, Дмитрий Иосифович якобы служил большим начальником. Кто и когда запустил эту легенду – неизвестно; вполне возможно, что и сам Аркадий. От друзей, которым он когда-то её поведал, она попала в 1995 году в книгу М. В. Шелега "Споём, жиган", оттуда – во множество биографических статей, и вот так до сих пор и кочует из публикации в публикацию... Ну, а теперь вот, наконец, можно поставить в этом деле точку. Нет, не доводилось Дмитрию Иосифовичу ничем руководить на железной дороге города Иваново. Которая, кстати, носила символичное название "Северная", и шла на славный город Воркуту...

Должности, которые занимал на самом деле отец Аркадия, были, может, не столь романтичны, но не менее значительны. Сначала Д. И. Звездин – секретарь парторганизации фабрики им. Варенцовой. Что это была за фабрика – удалось выяснить лишь с помощью ивановских краеведов, и здесь, конечно, тоже не обошлось без путаницы. Дело в том, что до последнего времени имя О. А. Варенцовой носила Большая Ивановская Мануфактура – крупнейшее текстильное предприятие Иванова. Но оказывается, ей это имя присвоили только в 1960 году. А до этого имя Варенцовой носила Сосневская прядильно-ткацкая фабрика-школа, о которой сейчас уже, наверное, мало кто и помнит.³ Видимо, там и трудился Дмитрий Иосифович, и это тоже было достаточно крупное предприятие, раз уж там предусматривалась должность освобождённого секретаря.

А последняя должность Д. И. Звездина – зам. управляющего трестом, название которого в рукописном тексте автобиографии написано неразборчиво – что-то похожее на "Росглавкснаб". Правда, такого учреждения в СССР не существовало. Было управление "Росглавснаб", и причём далеко не одно, – такие управления существовали при многих министерствах. Допустим, лишнюю букву "к" можно объяснить опиской Аркадия, но главное, что "Росглавснаб" всегда числился управлением, а не трестом. Тоже ошибка Аркадия? Или у него было так неразборчиво написано "трест "Росглавхлеб"? Узнать это, наверное, уже невозможно. Но ясно, что это было ещё более солидное учреждение, нежели ткацкая фабрика, – как-никак, отсюда Дмитрий Иосифович ушёл в 1957 году на персональную пенсию республиканского значения.

О матери Аркадия Звездина, Елене Макаровне,⁴ раньше мы тоже знали совсем немного. Да и сведения были притом довольно противоречивыми. То ли она была домохозяйкой, что, конечно, вполне реально при высоких должностях мужа, то ли всё-таки работала врачом-рентгенологом... а может, и не врачом, а средним медперсоналом рентгенкабинета. И вот, казалось бы, автобиография Аркадия должна была бы, наконец, дать ответ. Но увы! – в это время Елена Макаровна была уже на пенсии. И вся информация о ней – "пенсионерка по старости", а о местах её предыдущей работы и должностях Аркадий ничего не написал... Впрочем, правила написания автобиографии этого, наверное, и не требовали – раз её приняли у него в таком виде.

Только вот интересно, что при этом о должностях-то отца у Аркадия написано подробно. И даже отдельной фразой подчёркнуто, что тот "постоянно занимал руководящие посты". Ну, как будто абитуриент Аркаша решил сразу заявить руководству ЛТА, что к ним пришёл поступать не простой парнишка с улицы! Но это, конечно, было бы на самом деле совсем глупо. И даже нетипично. Так что не будем гадать, о чём думал Аркадий, когда всё это писал, но факт остаётся фактом: о работе Елены Макаровны Звездиной в автобиографии не сказано ничего...

Правда, одна небольшая зацепка всё же есть. Аркадий пишет, что Елена Макаровна 1905 года рождения, и в 1958 году – пенсионерка по старости. То есть, как минимум на два года раньше положенного по закону выхода в 55 лет. Но ведь это – тоже косвенный аргумент в пользу того, что Е. М. Звездина действительно могла иметь отношение к рентгенологии! Работникам рентгеновских кабинетов по производственной вредности как раз и полагался досрочный выход на пенсию. Правда, в таком случае она должна была называться пенсией не по старости, а по выслуге лет. Но, наверное, здесь не стоит придираться к формулировкам – ведь Аркадий мог и не знать таких тонкостей, или просто о них забыть.

Ну, а дальше мы читаем о братьях и о сестре Аркадия... И в нескольких скупых строчках информации сразу же находим целый ряд сюрпризов.

Итак, старшая сестра Аркадия – Людмила, 1934 года рождения. Из рассказов Р. И. Фукса, впервые опубликованных в самом начале 80-х, а потом многократно повторенных и пересказанных в самых разных вариантах, отлично известно, что ей довелось побывать в заключении по бытовой статье. И что она привезла оттуда зековский песенник, который отдала брату... ну, и так далее – вся романтическая история о том, как с этого и началось его увлечение блатными песнями. Видимо, ту историю поведал Фуксу сам Аркадий, больше некому. И вот теперь вся эта, ставшая уже канонической, легенда рушится в один миг! В автобиографии совершенно однозначно написано: "В семье судимых нет и не было..."

Нет и не было! То есть, этим, значит, отрицаются даже и снятые судимости, – и выходит, ничего такого в биографии Людмилы Дмитриевны Звездиной вообще никогда не бывало... Или Аркадий решился скрыть этот факт? Честно говоря, в это как-то слабо верится. Конечно, все пункты в анкетах абитуриентов никто досконально не проверял, но определённый риск тут всё-таки был. А главное – ради чего? В 1958 году судимость родственников, может быть, ещё как-то могла бы негативно сказаться при приёме на какую-нибудь секретную или ответственную работу, но только не при поступлении в обычный вуз. По крайней мере, никто никогда о таком не рассказывал...

Что ж, легенду, конечно, жаль. Придумано было красиво, чего уж там говорить... Хотя, с другой стороны, Аркаша тут ничего нового не изобрёл, ведь в годы "оттепели" иметь родственников со сроком было романтично, и даже, можно сказать, почётно, – "бытовиков" полагали почти такими же невинно пострадавшими, как и репрессированных по 58-й статье.

Что же касается информации о братьях Аркадия, то поначалу тут, вроде бы, и не замечаешь ничего особенного. Написано, что оба они были офицерами Советской Армии, – но это было известно уже давным-давно. Об этом тоже упоминал Р. И. Фукс в своих исторических статьях. Правда, там он добавлял, что один брат из армии ушёл в милицию, а другой в КГБ, – но теперь уже понятно, что на фоне всего прочего к этой информации надо тоже относиться с большой осторожностью. Тем более, что на фото с похорон Аркадия Лев Звездин запечатлён в форме подполковника Советской Армии, а не милиции. А самый старший из братьев к тому времени уже перешёл на гражданскую службу, но современники говорили что-то о работе в исполкоме или каком-то аналогичном советском органе, а не о Комитете. Впрочем, это вовсе не самое главное в информации о старшем брате Аркадия... имя которого, как теперь выясняется, мы даже точно не знаем!

Да, как бы дико это не звучало, но факт есть факт. Родственники и знакомые Аркадия Звездина неоднократно упоминали, что его старшего брата звали Валентином. А в автобиографии написано имя "Валерий"...

Как же это объяснить? Разве мог Аркадий неправильно указать в автобиографии имя брата? Посторонний человек, допустим, ещё мог бы такое сделать из-за путаницы уменьшительных имён, – имя "Валя" бывает как от Валерия, так и от Валентина. Но родной брат?! Может, тут ошибались всё-таки родственники?

Но вот если посмотреть милицейскую паспортную базу СПб 90-х годов, то там можно прочесть следующее:

Петербург Володарского пр. д.17 кор.2 кв.236

Телефон: 1072185 (Данные с 01/01/97)

Звездин Валентин Дмитриевич 17/09/28 г.р.

Паспорт: 11АК N544708 Выдан: 26/08/76 42 ОМ СПБ

Вот так. Ещё можно было бы допустить, что в пятимиллионном Ленинграде нашёлся просто ещё один человек по фамилии Звездин, тоже с отчеством Дмитриевич, и тоже 1928 года рождения. Но при всём при этом дочь Аркадия Наталия Звездина в начале 2000-х рассказывала, что их родственники живут на Шлиссельбургском проспекте – а ведь именно так и был переименован проспект Володарского. Всё-таки тут уже получается слишком много совпадений! Похоже, в базе указан действительно старший брат Аркадия Дмитриевича...

И тогда нам здесь остаётся лишь строить умозрительные и шаткие версии. Допустим, Валерий Дмитриевич впоследствии официально поменял своё имя на Валентин – это ведь ситуация хоть и редкая, но вполне реальная и не из ряда вон выходящая. Или это всё-таки ошибка в базе – там их, по совести говоря, хватало. Хотя по ошибке могли ведь написать любое имя, а написали почему-то именно "Валентин". Да ещё и при данных паспорта... Но в то, что Аркадий мог ошибиться с именем родного брата, поверить всё-таки гораздо труднее. Остаётся лишь так и оставить эту путаницу с именами в разряде загадок...

Ну и, заканчивая разговор о том, что нам удалось узнать про семью Звездиных, обратим внимание ещё на одно место в приёмном заявлении Аркадия – там указан адрес, по которому они жили в Иванове. Улица Менделеева, д. 4, кв. 6. Дом ныне не существует. Однако сохранились соседние дома точно такого же типа, и по ним можно составить себе представление, как жили советские руководящие работники в 50-е годы. (см. http://www.blat.dp.ua/x/ivanovo.htm)

Да, и ещё там указана национальность – русский. Хотя, наверное, для тех, кто уже давно решил, что это не так, запись в графе всё равно никакого значения не имеет.

* * *

Листая дальше страницы личного дела Аркадия Дмитриевича Звездина, мы начинаем знакомство с документами о его трудовой деятельности. И с самого начала тут разворачивается почти детективная история...

Со 2 июля 1956 года Аркадий временно трудится разнорабочим в Ивановской школе ФЗУ хлебопекарной промышленности. При этом среднюю школу № 25 он закончил, судя по дате выдачи аттестата, 25 июня того же года – то есть, всего-то неделю позволил себе погулять после тяжёлого месяца выпускных экзаменов... С одной стороны, так поступали очень многие – шли работать сразу же после окончания, чтоб материально помочь семье. Но у Аркадия-то семья, наверное, особо не нуждалась! Отец ещё работал (на пенсию он вышел в июне 1957 года). Если же юный Аркаша жаждал финансовой независимости, то странно вот что: проработал-то он на этой фабрике всего 26 дней. А дальше он спокойно гуляет себе целый месяц, и на работу устраивается только 31 августа, – так что, видно, действительно не было у него материальных причин срочно идти работать...

И если б не этот непонятный момент, то, казалось бы, те несчастные 26 дней и не стоят особо пристального внимания. Но когда начинаешь пытаться что-то в этом понять, то версии неожиданно получаются самые замысловатые и невероятные.

На первый взгляд, такая работа в школе-ФЗУ больше всего смахивала на обычную производственную практику, которая всегда существовала в советских школах. Тем более, что и в выписке из трудовой книжки Аркадия это место работы вообще не отражено. То есть, работал он, видимо, по трудовому соглашению, ну, или каким-то иным образом, как оформляли в те времена школьников-практикантов... Но с другой стороны – какая там ещё может быть практика после того, как уже выдан аттестат? По идее ведь на этом школа должна была начисто и распрощаться со своим выпускником. Тогда остаётся только включить фантазию: допустим, разгильдяй Аркаша оказался должником по этой самой практике и аттестат ему выписали 25 июня, как и всем остальным, но не отдали, пока не отработает практику? В принципе, это ведь не такая уж невероятная вещь.

И, наверное, поэтому Аркадий не стал в этом году поступать в вуз, – если аттестат у него оказался на руках только 28 июля, то он просто уже не успевал подать документы. То есть, в вузы города Иваново ещё, вроде бы, успевал, но кто его знает, может, ему это дело казалось уж больно непрестижным. А вот в столичные уже было совсем проблематично...

Но нет, здесь полёт фантазий придётся прервать. На самом деле всё это очень и очень сомнительно. Прежде всего, школьное руководство наверняка заранее проинформировало бы ответственного работника Д. И. Звездина обо всех этих проблемах. И он вряд ли допустил бы такое разгильдяйство сына, да и вопрос с практикой уж мог бы как-нибудь решить в рабочем порядке... Наверное, здесь надо искать какие-то другие объяснения.

Что ж, есть и вторая чудесная версия. Да, это действительно была обычная школьная практика. Только проходил её Аркадий вовсе не после получения аттестата, а как и все нормальные школьники – годом раньше, после девятого класса! А цифры в датах на справке переправлены. (Они, кстати, и впрямь выглядят там какими-то не вполне естественными).

Такая мысль, конечно, на первый взгляд кажется просто дикой. Но она вытекает из одного вполне логичного и простого вопроса: а зачем вообще Аркадию нужна была эта бумажка при подаче документов в вуз? Какую ценную информацию она несла? Кстати, ведь и выписана была эта справка в школе-ФЗУ аж через два года, в июне 1958. То есть явно он брал её специально для вуза.

И вот что здесь приходит на ум. В 1957 году были приняты изменённые правила приёма в вузы, согласно которым предоставлялось преимущество лицам, имеющим двухлетний стаж практической работы на производстве после окончания средней школы. Почти наверняка Аркадий именно поэтому и не стал никуда поступать в 1957 году, а продолжил работать, чтобы набрать нужный стаж. И вполне может быть, что вот тут-то и кроется разгадка! К июлю 1958, то есть, к моменту подачи документов в вуз, эти полные два года могли у него не набираться. Не на много, но все-таки не дотягивать. Если посмотреть на выписку из его трудовой, и попытаться посчитать, то примерно так оно и получается – не хватает где-то около 20-30 дней.

И вот тут-то, значит, и могли пригодиться те 26 дней школьной практики! Можно ведь попытаться включить их в стаж, изменив даты на справке... или даже договориться, чтоб в справке ему поставили не истинные даты, а нужные... Логично?

Увы, не совсем. Во-первых, подсчёты стажа по выписке действительно получаются очень приблизительные, ведь выписка сделана, когда он ещё работал. А во-вторых, совершенно непонятно, как могла такая справка прокатить при определении стажа. В трудовой же было ясно указано: общего стажа работы до 31.08.56 нет. И никакими справками тут ничего не добавишь...

Вот сколько всяких мыслей и вопросов порождает одна эта несчастная бумажка о первых 26 днях трудовой деятельности! И хотя к истине эти сумасшедшие версии вряд ли нас приблизят, но, в конце концов, всё это даже символично. Через двадцать лет повзрослевший Аркадий Звездин, ставший уже известным подпольным певцом Аркадием Северным, вовсе не будет иметь постоянного места работы, и сейчас уже невозможно узнать, когда и где он кем-то числился, и числился ли вообще, и как ему это удавалось... Так что всё правильно. Трудовая биография столь неординарного героя и должна была начинаться именно так. Неправильно и загадочно.

Впрочем, дальше у Аркадия Звездина трудовая деятельность протекает как у любого обычного советского человека. С 31 августа 1956 года он работает на Ивановском заводе текстильного машиностроения ("Ивтекмаше") учеником станочника, с декабря – резчиком. Уволен 9 мая 1957 по ст. 44-А КЗоТ (соглашение сторон). С 10 мая 1957 г. – инструментальщик РМК треста "Росглавхлеб". Расшифровать это "РМК" пока что не удалось, но по первым двум буквам явно напрашивается, что это было нечто ремонтно-механическое. С 26.09.1957 снова на "Ивтекмаше" сверловщиком 3 разряда в котельно-кузнечном цехе.⁵ В общем, человек успешно влился в ряды рабочего класса.

Так что в этот 1957 год Аркадий также не собирается поступать ни в какое высшее учебное заведение, а продолжает трудиться. Вероятное объяснение этому мы уже приводили: набирает двухлетний стаж, необходимый при поступлении.

А вот по какой причине товарищ Звездин, которому ещё в марте 1957 года исполнилось 18 лет, не попадает в этом году в осенний призыв в ряды Советской Армии, – этого мы, конечно, не знаем. Наверное, ему из-за чего-то была дана отсрочка. Но сведения об этом надо искать уже не в документах личного дела ЛТА, а в архивах военкомата.

А 16 мая 1958 года у Аркадия Звездина появляется любопытнейший документ, который он позже представит в ЛТА в качестве медицинской справки, что требуют от всех абитуриентов. Это "Заключение по отбору кандидатов" от 16 мая 1958 года (заключение врачебной комиссии), – из которого ясно следует, что Аркадий собирался поступать в военное училище, для чего и проходил в мае эту комиссию во Фрунзенском райвоенкомате г. Иваново.⁶ В документе написано: "Зачислить кандидатом в высшее военно-морское училище", а сверху карандашная надпись: "Высшее воен. мор. уч. инженер(ов) <неразб.>". Вероятно, имелось в виду Высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище имени Ф. Э. Дзержинского в Ленинграде.

И этот документ ставит очень много вопросов, на которые, увы, не найти никакого ответа... Действительно ли Аркадий собирался поступать в это училище, и пойти по стопам старших братьев, строить карьеру военного? Или это был только маневр, и вовсе он не собирался поступать, а подавал документы лишь для получения отсрочки от призыва? А если всё-таки собирался – то, может быть, он даже сдавал туда экзамены? И не сдав, подал документы в ЛТА. Ведь в 70-е годы экзамены в военные училища проходили в июле, а в гражданские вузы – в августе. Если в конце 50-х годов порядок был такой же, то Аркадий действительно мог податься в ЛТА, завалив перед этим экзамен в "Дзержинку".

Конечно, с этим как-то мало вяжется уже привычный нам всем образ Аркадия – с самых юных лет свободолюбивого нонконформиста, мало лояльного к советской власти, да к тому же ещё обаятельного раздолбая-пофигиста. Где уж такому идти в военную службу! Но поскольку мы опять-таки не знаем истины, то и рассуждать на эту крайне завлекательную тему особо не приходится...

Ну, и кроме того, трудовая деятельность Аркадия на предприятиях города Иваново дарит нам ещё парочку документов – производственную и комсомольскую характеристики, которые тоже были необходимы для подачи в вуз. Впрочем, написаны они по шаблону, и не особо-то интересны, вот разве что безупречностью стиля... Комсомольская характеристика содержит такие перлы, что из читавших её, наверное, не поглумился только ленивый. "Показал себя как дисциплинированным товарищем", "исполняет все порученные на него поручения", "учавствует внутри цеховой комсомольской работе"... Но на самом деле смеяться тут не над чем: видно, что комсомольский секретарь – живой человек, а не мастер канцелярита... А то, что характеристика дана для представления во Фрунзенский военкомат г. Иваново – это совершенно понятно, учитывая всё, о чём только что говорилось.

В общем, как бы там ни было, Аркадий Звездин вместе с этим странным мед. заключением и характеристиками подаёт в ЛТА и все остальные нужные документы, и сдаёт три экзамена. 3 августа – сочинение на "удовлетворительно"; причём на этом сочинении стоит резолюция преподавателя: "сочинение написано книжным языком". Если кому-то интересно, можно проверить справедливость такого замечания, целиком ознакомившись с этим опусом Аркадия на тему "Середняк Майданников". 8 августа сдаёт устно физику на "хорошо", 16 августа – математику устно на "удовлетворительно". Набранных 10 баллов хватает для зачисления. Приказом от 19 августа 1958 года товарищ Звездин А. Д. зачисляется в число студентов 1 курса лесоинженерного факультета.

* * *

Как Аркадий включался в учебный процесс, мы можем только предполагать. Никаких документов в личное деле за период первого семестра не поступало, а первую сессию, судя по зачётке, Аркадий сдал без особых успехов – на одни тройки, да ещё и с долгами, часть экзаменов у него сдана гораздо позднее. Но понятно же, что тройка тройке рознь, и причины столь скромных результатов могут быть самые разные. Может, трудно давались предметы, может, было просто неинтересно, может, слишком отвлекали от учёбы всякие весёлые дела студенческой жизни, а взяться за учебники мешало то ли обычное разгильдяйство, то ли простой расчёт – ведь с такими оценками в ЛТА всё равно платили стипендию, как будет видно из последующих документов... Но во всём этом нет ничего такого, что могло бы как-то по-особому характеризовать Аркадия. Самый обычный, не очень старательный советский студент.

События, оставившие документальный "след" в личном деле Аркадия Звездина, начинают происходить во втором семестре, в начале 1959 года. События, к сожалению, печальные...

Весной 1959 года Елена Макаровна Звездина тяжело заболела, и 24 июня 1959 года Аркадий пишет заявление о предоставлении ему академического отпуска из-за болезни матери. Фактически он оставил учёбу и уехал в Иваново ещё в марте – это видно из приложенной справки, там так и написано, что мать в марте этого года нуждалась в уходе, и был вызван сын. И видно, что уехал тогда Аркадий, никаких документов в ЛТА не представив, – справка выписана только 15 июня. Причём одновременно со второй справкой, о том, что мать находится в больнице с 1 июня. Тут всё понятно: чтобы оправдать своё мартовское отсутствие в ЛТА, Аркадий попросил написать ему справку задним числом в июне.

Трудно, конечно, говорить сейчас о том, насколько строгие порядки были тогда по части выдачи подобных справок. По крайней мере, регистрационных номеров на этих справках нет, хотя в бланке номер предусмотрен. Может быть, Аркадий получил их просто "левым" образом, по договорённости с работниками лечебного учреждения, может, это всё-таки был документ не такой строгой отчётности, а может, тут произошла и обычная халатность работников больничной канцелярии... Но как бы там ни было, для ректората ЛТА этих справок оказалось достаточно. И приказом от 26.06.59 академический отпуск студенту Звездину был предоставлен.

А поскольку Аркадий после своего мартовского отъезда больше в ЛТА не возвращался, и за второй семестр не сдал ни одного экзамена (что видно из зачётки), то и восстановиться он мог только снова на первый курс. Потому и отпуск ему предоставили только до начала учебного года – до 01.09.59.

3 сентября 1959 года Аркадий Звездин пишет заявление на имя ректора с просьбой зачислить его на первый курс. А 11 сентября отдан приказ считать его возвратившимся из отпуска со 2.09.59. Почему происходит такая чехарда с датами (при том, что 1 сентября в 1959 выпадало, если что, не на воскресенье, а на вторник) – непонятно, но по сути не особо-то и важно. Может быть, в ЛТА считали, что день сюда, день туда – мелочь, не стоящая внимания.

Гораздо интереснее, что на заявлении стоит резолюция о предоставлении студенту Звездину общежития на Песочной улице, дом №12. Собственно, о предоставлении общежития упоминалось ещё и в приказе о зачислении в сентябре 1958 года, но в какое из общежитий ЛТА он тогда был определён, сведений нет. А на этот раз адрес известен. Это общежитие ЛТА №1, которое до сих пор существует, но, правда, числится сейчас по адресу Институтский проспект, дом №4, корпус 3. (Песочная улица давно упразднена, и существует лишь в виде внутридворового проезда). А в личной карточке студента указан даже и номер комнаты, где проживал Аркадий – 608. Неизвестно, правда, когда была сделана эта запись, – так что, может, он жил в этой комнате только в 1958 году, а в 1959 его определили в другую; а может – и наоборот. Но это не столь важно. Главное, что в паспортном столе общежития данные обо всех проживавших там студентах хранятся бессрочно. Так что теоретически возможно получить там информацию и о номерах комнат, и о соседях Аркадия...

А вот о стипендии в приказе не написано ничего, и очень может быть, что неприлежному студенту Звездину в этом учебном году её и не назначали. Не совсем понятно, правда, на какие же средства он тогда существовал? – отца уже нет в живых, на сестре Людмиле – больная мать и младший брат-школьник, разве что могли помогать старшие братья-офицеры. А далее в личном деле есть любопытный документ, тоже касающийся стипендии: 14 марта 1960 года Аркадий просит выплатить ему неполученную стипендию за март прошлого года. Как раз тогда он уехал в Иваново, и даже, стало быть, не успел получить стипендию.

Почему он вспомнил о ней только через год? – ну, наверное, он даже и не знал, что она ему причитается, и только через год ему об этом сообщили. Это как раз не особо и удивительно. Странно другое – академка ему была предоставлена только с 24 июня 1959, и значит, до июня он всё ещё числился учащимся, хоть и не появлялся в стенах ЛТА уже ни разу. И значит, стипендию ему должны были начислять все эти месяцы, а не только за март? Ну, а если его тогда по справедливости всё-таки лишили стипендии, то об этом должны были остаться документы. А их нет.

Внятных выводов из всей этой путаницы, конечно, сделать невозможно, но ясно главное: выходит, что стипендию во втором семестре он всё-таки получал. Хотя зимняя сессия 58/59 была у него сдана на одни тройки, и с долгами. Так что, наверное, с таким же успехом можно предполагать, что и на этом, втором курсе стипендию Аркадию всё-таки назначили.

А в завершение ко всему, и с суммой той стипендии тоже ничего не понятно. В резолюции замдекана написано сначала 320 руб., зачёркнуто, и написано 290. Наверное, такая стипендия была тогда в ЛТА, хотя по многочисленным воспоминаниям студентов 50-х годов, обычная стипендия была тогда 280, а не 290. Это надо уточнять у тех, кто учился тогда в ЛТА.

Однако и вторая попытка студента Аркадия Звездина дотянуть до конца первого курса тоже не удалась... Уже 31 марта 1960 г. отдан приказ о его отчислении за академическую неуспеваемость.

Оснований для этого хватало: к приказу приложена справка от замдекана от 28.03.60, где написано, что тов. Звездин имел много пропусков занятий без уважительной причины, и не сдал в сессию целых три экзамена и четыре зачёта. Тут всё понятно.

Но есть один бюрократический нюанс: с чего это вдруг возникла такая справка? Замдекана, по идее, должен был писать не "справку", а докладную ректору о неуспехах студента Звездина (может быть, и с просьбой об отчислении), а уже к сему – соответствующую справку. Либо справку в ответ на какой-то запрос, – таков обычный порядок прохождения этих документов. Но в личном деле нет ни докладной, ни запросов... Впрочем, знающие делопроизводство люди объясняют это так: подобный документ, несомненно, существовал, но не попал в личное дело, а остался вместе с приказом, в качестве основания к нему. А жаль. Может быть, в той докладной нашлись бы ещё какие-нибудь интересные подробности...

Ну, а для Аркадия Звездина эти бюрократические тонкости уже вообще никакого значения не имели. Главное, что он всё-таки оказался отчислен, и что интересно – даже без обходного листа. (Хотя, уходя в академку в июне 1959, Аркадий подписывал такой "бегунок", да и при следующем отчислении – тоже). Похоже, ко времени этого приказа он уже опять перестал появляться в ЛТА, а скорее всего, даже не был уже и в Ленинграде. Из дальнейшего будет видно, почему напрашивается такая мысль.

Отсутствовал Аркадий, правда, не так уж долго, и 16 мая 1960 года он появляется в Академии с заявлением с просьбой о восстановлении. К заявлению приложена справка о болезни (крупозная пневмония), и справка о кончине матери. Впрочем, это так написано у него в тексте заявления: "справка о кончине". На самом деле там никакая не справка, а только телеграмма от сестры от 20 апреля. И притом телеграмма не заверенная, как обычно требовалось в таких случаях. И что особенно интересно – послана она Аркадию Звездину до востребования на московский главпочтамт. Следовательно, Аркадий был в это время в Москве! Почему его туда понесло? что он там делал, у кого жил? – увы, на эти важные и интереснейшие вопросы ответа мы уже не получим...

Правда, кое-что можно узнать из второго документа – справки о крупозной пневмонии с 1 апреля по 22 апреля 1960 г., выданной Очаковской больницей. То есть, выходит, что когда сестра посылала свою телеграмму 20 апреля, Аркадий должен был ещё находиться в этой больнице. И значит, больница была в Москве? Но никаких сведений о существовании в Москве Очаковской больницы нет. По идее, её территориальная принадлежность должна быть как-то указана на печати, но, как нарочно, все печати на фотографии этой справки абсолютно неразборчивы! Но не могла же это быть больница города Очаков, Николаевской области УССР? – это уж совсем экстравагантная версия... Скорее, надо предполагать вот что: под Москвой тогда было село Очаково, вошедшее в августе 1960 года в черту города, в Ленинский район. Наверное, там и была эта больница. Хотя о её существовании пока никаких точных данных найти не удалось, но это, по крайней мере, выглядит наиболее логично.

Вот только всё-таки зачем Аркадий приезжал тогда в Москву или Подмосковье, где и умудрился угодить в больницу с пневмонией, – это так и остаётся неизвестным. Или он туда вовсе даже и не попадал? А просто у него были знакомые в той больничке, которые сделали липовую справку? – ну, это, конечно, тоже возможно; но, наверное, всё-таки получилось бы как-то уж слишком круто и криминально...

Но как бы там ни было, представленные Аркадием документы вполне удовлетворили руководство ЛТА, и приказ о восстановлении студента Звездина был отдан. Хоть и не сразу. Заявление с приложением документов он писал 16 мая, а приказ отдан 17 августа. И, что самое интересное, не на основании майского заявления, а на основании другого, повторного, от 9 августа. В описи документов личного дела такое заявление значится, но в натуре его почему-то нет... И некоторые занятные выводы из этого напрашиваются. Видимо, майское заявление осталось без рассмотрения (на нём, кстати, нет даже никакой резолюции), и в августе Аркадий написал ещё одно. Наверное, с ссылкой всё на те же документы – телеграмму и очаковскую справку, других-то никаких в личном деле нет. И это заявление было удовлетворено.

И вот тут уже начинает понемногу вырисовываться мысль, что у Аркадия Звездина, похоже, были в ЛТА какие-то могущественные покровители... Дальнейшие события будут это только подтверждать.

Итак, второкурсник лесоинженерного факультета А. Звездин пытается снова включиться в учебный процесс. И вот как это у него получается.

В начале второго курса студентов ЛТА посылали на производственную практику на различные лесопромышленные предприятия, причём практика была достаточно долгой – на 5 месяцев. Аркадия командируют в Киришский леспромхоз, в посёлок Пчёвжа, и в командировочном удостоверении указан срок: с 1 октября 1960 по 1 марта 1961. Отметка о прибытии – 4 октября, так что Аркадий хоть и опоздал с приездом на практику, но совсем немного. А вот убытие – 31 января 1961, на месяц раньше положенного срока. Почему же он свалил так рано с производственной практики? Ответ на это даёт другой документ – характеристика, выданная тем же Киришским леспромхозом. Уволен т. Звездин "согласно его заявления как для продолжения учёбы в академии".

Вообще, такая ситуация выглядит довольно абсурдно. Академия прислала практиканта на точно определённый срок, до окончания которого, казалось бы, у него не должно возникать никакой необходимости в "продолжении учёбы"... Но в леспромхозе соглашаются с такой формулировкой и сразу его отпускают, даже не связавшись с академией, и не получив этому подтверждения! Почему? Достаточно просто полностью прочитать эту характеристику. Оказывается, Аркадий отработал там всего-навсего 11 дней, и потом его не было в Пчёвже весь ноябрь, декабрь и январь! Так что, когда он 31 января, наконец, явился туда с заявлением, то от такого практиканта, как видно, сочли за благо просто-напросто избавиться. ⁷

В леспромхозе Аркадий объяснил своё трёхмесячное отсутствие болезнью, оправдательных медицинских документов при этом, впрочем, не представив. Представил он их позже, в Академию, – всё-таки за пропуск практики надо было отвечать. И была это справка из КВД Выборгского района города Ленинграда (находился он, если это представляет исторический интерес, на улице А. Матросова, дом № 1, – но там давно уж не существует ни диспансера, ни самого здания). Как видно из справки, Аркадий был обязан явкой в диспансер с 10 ноября по 15 января, а затянутость лечения объясняется тем, что с 16 декабря по 26 декабря он на лечение не являлся... Ну, а диагноз в справке, разумеется, не указан.

И говорить о таких приватных и, можно даже сказать, интимных подробностях, наверное, и не стоило бы... но чего уж там, дело-то житейское, – ну, вот такая оказалась неудачная практика у студента Звездина в леспромхозе посёлка Пчёвжа. Между прочим, всего через пару лет после этого признанным лучшим во всей системе "Ленлес".

А справка эта, кстати, была ему выдана только 10 апреля 1961 года, – то ли в Академии с таким запозданием потребовали объяснений о практике, то ли сам Аркадий так долго тянул с представлением оправдательных документов... Но вообще-то отчёт студента о практике должны были спрашивать сразу, то есть ещё в марте. И характеристика из леспромхоза была выслана 27 февраля. Получается всё-таки, что руководство факультета было вынуждено ждать документы от студента Звездина больше месяца... а уж как они там на это смотрели – можно только гадать.

5 июня того же, 1961 года, в личном деле Аркадия Звездина появляется ещё один документ, и опять-таки медицинский – справка из поликлиники №14 Выборгского района (тогда – 2-й Муринский проспект, дом №41; ныне там тоже не существует ни поликлиники, ни того здания). Диагноз – инфицированная рана правой голени, освобождение от занятий с 17 мая по 31 мая. Казалось бы, тоже – рядовой факт, вовсе не требующий пристального внимания, и действительно – зачем копаться в чужих болезнях? Это так; но вот как раз эта справка – документ, который ещё сыграет интересную роль в нашем рассказе о приключениях студента Звездина. И совсем скоро уже станет ясно – какую. А пока Аркадий получает на её основании разрешение перенести сроки сдачи аж до 20 октября 1961 года, и спокойно уходит на каникулы.

Но прежде чем перейти к рассказу о третьем курсе учёбы Аркадия в ЛоЛЛТА, стоит отметить один любопытный момент. Листая документы за первый-второй курс, неожиданно замечаешь, что он числится попеременно студентом то 1-й, то 2-й группы, и так не один раз! Что ж это? – Аркадий постоянно переходил из группы в группу? Или в ЛТА творилось что-то странное с нумерацией? Теперь нам, конечно, этого уже не узнать...

И вот наступает новый учебный год. 23 сентября отдаётся приказ о переводе студента А. Д. Звездина на третий курс, и о назначении стипендии с 1 августа в размере 35 руб. 50 коп. Что это за сумма – надо опять-таки уточнять у тех, кто учился тогда в ЛТА. В общем, казалось бы, всё в порядке, и есть все условия для успешной учёбы...

Но вот не проходит и трёх месяцев, и 17 ноября – приказ об отчислении! За академическую неуспеваемость и систематические пропуски занятий. И дело тут, кажется, действительно серьёзно. Чтоб студента отчислили за пропуски практически в середине семестра – для этого ж надо было вообще не являться на занятия. Что Аркадий, похоже, и делал... И всё, – на сей раз не помогли ему уже и гипотетические покровители. Или, может, они вообще ушли к этому времени из Академии, оставив бедного Аркадия без "крыши"? – но тут бесполезно даже гадать, поскольку мы всё равно их не знаем. Фамилии ректора и проректора на документах этого периода те же, что и раньше, но мало ли там ещё было разных других руководителей...

В общем, Аркадий со своим отношением к учёбе уже второй раз доигрался до отчисления. И результат трёх лет, проведённых им в стенах ЛТА – всего лишь одна бумажка, академическая справка об обучении с 1958 по 1961 год. Только Аркадий даже и не забрал эту справку из академии, потому-то она и осталась в личном деле. Причём это точно не копия, а оригинал – ведь это бланк строгой отчётности, с номером и серией, а ксероксов тогда не было... Однако графы "регистрационный номер" и "дата выдачи" у неё не заполнены, так что Аркадий, похоже, действительно даже и не держал эту справку в руках. А вот почему – совершенно непонятно! Ведь по сути, это был документ о незаконченном высшем образовании, который мог быть ему полезен при трудоустройстве, или приёме в другое учебное заведение...

И на этом первый период учёбы Аркадия Дмитриевича Звездина в ЛоЛЛТА на лесоинженерном факультете завершился.

* * *

А что было дальше – покрыто мраком неизвестности. Из документов Лесотехнической академии Аркадий исчезает почти на год. Позже Аркадий напишет в заявлении на восстановление, что в ноябре 1961 года он женился. Так что жил он, видимо, всё это время в Ленинграде, у жены. Но чем занимался всё это время, где работал? – об этом никаких сведений нет.

Но вот 31 августа 1962 года Аркадий Звездин подаёт заявление на восстановление в ЛТА, только уже не на лесоинженерный, а на инженерно-экономический факультет. Вроде, так получалось меньше предметов, по которым ему надо было пересдавать и досдавать экзамены и зачёты, чтоб восстановиться; но по зачётке это подтвердить или опровергнуть очень трудно. Тут уже нужно сравнивать учебные планы факультетов за тот период. Из документов же известен лишь список предметов, экзамены по которым было разрешено перезачесть. Ну, а может быть, просто на ИЭФе вообще было легче учиться. И, в конце концов, кто его знает? – может, Аркадию и впрямь экономика казалась интереснее техники? Сам он, правда, в тексте заявления не приводит никаких обоснований для восстановления именно на ИЭФ. Но это мелочь по сравнению со всем остальным!

Это заявление содержит в себе настолько восхитительные детали, что все их надо рассмотреть подробно. Они того стоят.

Итак, во-первых, Аркадий указывает, что был отчислен с лесоинженерного факультета в декабре 1961 г. Хотя на самом-то деле отчислили его с 15 ноября, о чём подробно писалось выше. Далее он пишет, что в период сессии 4 семестра (летняя сессия) он находился в больнице, где была сделана операция ноги. Тут он явно имеет в виду тот же эпизод, по которому представлял ту самую справку за 17-31 мая 1961 г. Но ведь там же была справка об амбулаторном, а не больничном лечении! Ну, ладно, допустим с натяжкой, что после этого он мог лечиться и в больнице, только справка об этом почему-то не попала в личное дело.

А дальше Аркадий пишет, что сессия была перенесена на ноябрь, а в ноябре 1961 года он женился... И опять всё не так! На самом деле сроки сдачи ему продлили только до 20 октября (и об этом выше упоминалось). С 15 ноября его уже отчислили, и, может быть, он даже и женился-то уже после отчисления – точной даты регистрации брака мы ведь не знаем. Хотя тут на самом деле уже и нет особой разницы. Отчисляли его за долги, не сданные в октябре, и женитьба в ноябре никак это оправдывать не должна.

Однако Аркадия это ничуть не смущает, и дальше он пишет, что после этого опять заболел, и в это время был отчислен. То есть, надо понимать, что в декабре, – как он написал в начале заявления.

Ну, и что тут можно сказать? В этом заявлении Аркадий столько раз использовал подтасовку фактов во времени, что просто диву даёшься – на что он надеялся? Полагал, что никто этого не заметит? – хотя проверка никаких усилий бы не потребовала, и все эти его уловки расшифровали бы в два счёта. Или заведомо знал, что никакой проверки не будет – опять же, надеясь на чью-то протекцию? Да, тут уж как ни крути, а этот вопрос встаёт все явственней и явственней... Потому что странное заявление благополучно прокатывает, и с 4 сентября 1962 года Аркадий Дмитриевич Звездин зачислен на 4-й курс ЛТА. Правда, без стипендии. И без общежития, – наверное, в это время Аркадий жил у жены.

А дальше студент Аркадий Звездин, видимо, всё-таки берётся за ум, и уж если даже не учится прилежно, то, по крайней мере, не позволяет себе систематически прогуливать. В его личном деле за весь 1963 и первую половину 1964 года не появляется никаких документов, и только 26 июня 1964 – заявление с просьбой о переносе сессии по болезни. С приложением справки из больницы им. С. П. Боткина с 7 по 18 июня.

Правда, на этом месте у многих тоже может невольно возникнуть один занятный вопрос: а почему ж это студент Звездин всегда заболевал только в период сессии? Ну да, дело это вполне обычное – кому ж из студентов не приходилось хотя бы раз закрывать медицинскими справками несданные вовремя зачёты и экзамены! Но на самом деле, выводы тут делать не на чем. Просто в личное дело и попадали лишь те медсправки, на основании которых студент просит перенос сдачи. А остальные оседали где-нибудь в здравпункте, или в деканате.

С этим всё более-менее понятно, а вот прошедший безо всяких эксцессов 1963 год – это момент весьма и весьма интересный. И причём не только в биографии студента ЛТА Аркадия Звездина, а уже в истории подпольного певца Аркадия Северного! Ведь согласно подавляющему большинству рассказов, знакомство Аркадия с Рудольфом Фуксом, первые записи под гитару, и, наконец, первый "оркестровый" проект, на котором и родилось звучное имя "Аркадий Северный" – всё это произошло именно в 1963 году. То есть тогда, когда Аркадий перестал устраивать загулы по полсеместра, как в первый период своей учёбы. Но, выходит, хватало у него при этом времени и на музыку, и на фарцовку, и на "диссидентство", и прочие весёлые дела подобного рода, о которых много вспоминали очевидцы.⁷

В общем, несмотря на насыщенную жизнь вне стен родного вуза, у Аркадия никаких проблем с учёбой больше не происходит. Видно, в каких-то рамках он всё-таки старается себя держать. Но... до поры до времени. Ведь каждый рано или поздно может на чём-то сорваться – вот так оно и случается с Аркадием летом 1964 года... В последний день воинских сборов в Волчанском учебно-тренировочном центре (это в Харьковской области УССР) Аркадий умудряется загреметь в отделение милиции в нетрезвом виде. И ведь абсолютно понятно, что здесь парню просто фатально не повезло! – явно же он не один ушёл тогда в самоволку отмечать этот "микро-дембель", последний день сборов. Но попался, увы, именно он...

Милицейский протокол, составленный тогда на Аркадия Звездина, мы, конечно, уже никогда не увидим, так что узнать подробности этого прискорбного случая можем только из его объяснительной, написанной 4 августа. По сути, она даже не нуждается в комментариях.

"Я, Звездин Аркадий Дмитриевич, находясь на военных сборах в последний день вел себя недостойно, ушел самовольно в город. В городе я выпил бутылку вина, но т.к. было очень жарко и у меня очень плохое здоровье (острый холецистит желудка) я уснул, в результате чего попал в милицию. В милиции я ругался нецензурными словами, но ни с кем не дрался и ни к кому не приставал.

Вину свою я осознал полностью и очень Вас прошу не исключать меня из академии. Я согласен понести любое наказание.

Я Вас заверяю, что больше этого никогда не повторится.

С уважением к Вам, Звездин 4.08.64 г."

Рассмотрев дело, руководство ЛоЛЛТА решило всё-таки не отчислять студента Звездина за нарушение воинской дисциплины и хулиганский поступок, а объявить ему строгий выговор. Причём решение о степени выговора принималось, видно, не просто и не сразу: в резолюции от 4 сентября на объяснительной написано: "строгий выговор с предупреждением", "с предупреждением" зачёркнуто, а потом написано снова. В приказе же от 8 сентября объявлен строгий выговор безо всякого предупреждения.

Ну, и какие ж могут возникнуть мысли по этому поводу? Да естественно, всё те же – что такие чудные дела не бывают без блата, – или "руки", протекции, как уж там её не называй... Действительно, очень на то похоже. Конечно, бывало, что к провинившимся студентам и без всякой протекции оказывали снисхождение, тут могли учитывать сотню всяких разных факторов и смягчающих обстоятельств. Но глядя на все предыдущие истории Аркадия, в очередную "счастливую случайность" поверить уже очень-очень трудно.

Ну, и ко всему прочему в этом деле есть ещё один примечательный момент. В выписке из приказа об объявлении строгого выговора основанием указаны та самая объяснительная записка, а с ней ещё – и характеристика... И вот этой-то характеристики в личном деле нет.

И это, между прочим, очень даже странно, потому что характеристика – это как раз тот документ, который должен находиться именно в личном деле, она специально для этого и составляется. Куда же она подевалась? Может, та характеристика была слишком негативна, вот её и постарались специально "утерять", – не подшивать в личное дело? Нет, ну конечно, её могли не подшить и просто по халатности. Только вот в совокупности с таким либеральным наказанием за привод в милицию всё это как-то уж больно подозрительно складывается одно к одному...

Конечно, сейчас совершенно бессмысленно гадать, кто же там мог быть таким сильным покровителем Аркадия Звездина. Слишком широкий получается круг "кандидатов" на эту роль, – ведь в советском вузе влиянием обладали не только работники администрации, но ещё и секретарь парторганизации, начальник Первого отдела, и даже профорг. А отец Аркадия, возглавлявший с 1929 по 1942 год лесотехническую школу, конечно же, просто не мог не иметь знакомых в ЛТА. И может, даже на уровне ректората. Так что в самом факте той протекции ничего странного, разумеется, нет.

Но раз уж от этой темы нам никуда не деваться, то один интересный момент всё таки надо бы отметить. Когда Аркадий Звездин поступал в академию в 1958 году, и когда восстанавливался после года перерыва в 1962, ректором ЛоЛЛТА был профессор Виктор Михайлович Никитин. Который в 1934 году заканчивал Ивановский химико-технологический институт. Правда, когда произошёл эпизод с выговором, ректор был уже другой – В. И. Шарков. Но В. М. Никитин тоже продолжал работать в Академии в качестве завкафедрой древесины и целлюлозы. Понятно, конечно, что Иваново – это не деревня, где все друг друга знают; но, по крайней мере, такое совпадение тоже достаточно любопытно.

Ну, и возвращаясь к тому замечательному эпизоду с приводом Аркадия в милицию и к его не менее замечательной объяснительной записке, отметим ещё один забавный нюанс. Аркадий пишет, что у него очень плохое здоровье, "острый холецистит желудка"... Тут ведь даже совсем далёкие от медицины люди заметят безграмотность. Почему он так написал – остаётся только гадать. Но вообще-то холецистит у Аркадия, похоже, действительно был, что видно из медицинских документов – в личном деле подшито направление в лабораторию от 1 декабря 1964 г. с пометкой "тонкий зонд". Это – дуоденальное зондирование, забор на анализ желчи, что как раз и могли делать при холецистите.

Впрочем, это опять приватные медицинские подробности, о которых, вроде, и не следовало бы здесь говорить, но с этим направлением возникают ещё и другие вопросы. И прежде всего – что оно вообще делает в личном деле студента? Ведь это же не справка, и место ему явно в медицинской карте. Но похоже, что Аркадий его как раз и представил в качестве справки, оправдывающей его отсутствие в академии в этот день. И причём ему надо было отчитаться очень строго, вплоть до часа – на направлении дописано, что Звездин А. Д. был в лаборатории до 12 часов. Наверное, из-за этого зондирования Аркадию пришлось пропустить какой-то экзамен или важный зачёт, не иначе... Вот так, – на первых курсах он мог запросто задвигать по целой сессии, и приносить справки через полгода; а теперь, видать, стал относиться к учебному процессу всё-таки более ответственно.

А вообще, в личном деле все документы конца 1964 и начала 1965 года – медицинские справки, и интересны они только одним: все они выданы 2-й объединённой больницей Московского района (ул. Гастелло, д. 21), а на направлении указан и новый адрес проживания Аркадия – улица Типанова, дом 8, квартира 43.⁸ Судя по всему – именно тот адрес, по которому Аркадий стал жить после своей женитьбы в ноябре 1961. Рассказывали, правда, что этот его первый брак был совсем недолгим. Но, как видно, до окончания академии Аркадий жил всё там же, в квартире своей жены.

Вообще, про первую жену Аркадия практически никаких сведений не осталось. Только Наталия Аркадьевна Звездина говорила, что известно её имя – Нина. И вот всё в той же милицейской паспортной базе 90-х г.г. мы читаем:

196244 Петербург Типанова д.8 кв.43

Телефон: 2916951 (Данные с 01/01/97)

Звездина Нина Сильверстовна 04/02/38 г.р.

Адрес: Данные c 01/01/96 по 01/09/98

Ветеран труда

Пенсия: N402559 Выдана: с 01/02/95

И тут, немного отвлекаясь от темы студенческих дел Аркадия, и забегая на несколько лет вперёд, отметим ещё одну интересную вещь. Получается, что по этому адресу Аркадий был ещё прописан и в 1970 году, когда уже заключил новый брак с Валентиной Сергеевной Бойцовой. Догадаться об этом можно по данным паспорта Аркадия Дмитриевича Звездина, которые есть в личном деле. ⁹

Приведены они в документе ещё более позднего времени – расписке 1977 года о получении диплома. К этому весьма странному документу мы ещё вернёмся, а пока важно вот что: указан там паспорт Аркадия Дмитриевича Звездина XXXII-ПА №596354, выданный 51-м отделением милиции г. Ленинграда 9 ноября 1970 г. А находилось это 51 отделение на улице Типанова, дом 3.

Вот и выходит, что Аркадий в 1970 году пришёл получать новый паспорт по месту той своей прописки на Типанова, дом 8. И, значит, она была ещё у него в 1968 году, когда он уходил служить на два года лейтенантом ВВС... Ну, и получать этот паспорт он пришёл, надо полагать, как раз после увольнения в запас. Этим же, кстати, можно объяснить, почему у него получился такой большой (почти три месяца) разрыв между окончанием срока предыдущего паспорта и получением нового.

Впрочем, ничего особо удивительного в этом, конечно, нет. Аркадий вполне мог оставаться прописанным по адресу жены, даже если их брак к тому времени распался. Это вполне обычная ситуация. И вот что тут ещё интересно: в подтверждении к прибытию молодого специалиста Аркадия Звездина на работу в Ленконтору В/О "Экспортлес" от 14 марта 1966 года значится: "жилплощадью не обеспечен"... Что ж это значит? На первый взгляд это надо понимать так, что у молодого специалиста нет жилплощади? Но на самом деле, конечно, не так. Наоборот, документ констатирует, что жилплощадь от предприятия А. Д. Звездину не выделялась. Потому что она у него уже и так была.

Но мы действительно забегаем вперёд. Вернёмся к учёбе Аркадия Звездина в ЛТА, тем более, что она у него уже вот-вот подойдёт к концу. Через семь лет всех своих приключений и трудностей Аркадий, наконец, добирается до заветного диплома. 27 декабря 1965 года он защищает дипломный проект по весьма серьёзной теме: "Организация отгрузки экспортных пиломатериалов из Игарского порта и проект мероприятий по снижению претензий иностранных покупателей". А 31 декабря 1965 года, как раз подарком к Новому году, следует Приказ о предоставлении квалификации, и отчислении из академии в связи с окончанием обучения с 1 марта 1966 г. (Это, можно сказать, ещё один подарок – два месяца отпуска до 1 марта, которые засчитывались в срок учёбы в академии).

И вот в руках у Аркадия наконец-то... но нет, увы! Заветный диплом он пока так и не получает, – впрочем, как и все остальные выпускники вузов СССР тех лет. Ему выдают лишь так называемое "Временное удостоверение". Это – очередной взлёт советской бюрократической мысли; Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 533 "О мерах по дальнейшему развитию высшего и среднего специального образования, улучшению подготовки и использования специалистов" от 9 мая 1963 г., была введена такая практика: выдавать диплом не сразу после окончания вуза, а только после отработки одного года по месту распределения. И причины там указывались со всей большевистской прямотой: "с целью преодоления уклонения выпускников вузов от работы по распределению". Видимо, вопрос стал в те годы весьма актуален. ¹⁰

Впрочем, уже совсем скоро, как раз в 1966 году, Партия и Правительство отказываются от этой практики (Постановление ЦК КПСС, Совмина СССР от 03.09.1966 №729 "О мерах по улучшению подготовки специалистов и совершенствованию руководства высшим и средним специальным образованием в стране"). Так что выпускнику ЛТА Аркадию Звездину просто немного не повезло – он попал как раз в тот короткий промежуток времени, когда ещё действовало то Постановление.

Но как бы там ни было, Аркадий Звездин направляется по месту своего распределения, тем более, что работа в Ленинградской конторе Всесоюзного экспортно-импортного объединения "Экспортлес" – далеко не та, от которой надо было бы "уклоняться"! И как это не самому успешному студенту Звездину удалось туда попасть – можно только гадать... Наверное, продолжала работать всё та же высокая протекция, сопровождавшая его все годы учёбы. А с "Экспортлесом", кстати, Аркадий близко познакомился ещё до окончания Академии – в зачётке указано, что руководителем его дипломного проекта об иностранцах в Игарском порту был не кто иной, как управляющий Ленинградской конторой "Экспортлеса" Пётр Борисович Маргулис. Между прочим, достаточно интересная личность – заместителем директора "Экспротлеса" он стал ещё в 1938 году, а в Великую Отечественную служил в Политуправлении Ленинградского фронта. И под его началом тогда служил Юрий Жданов – сын члена Политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданова, второй муж дочери И. В. Сталина Светланы Аллилуевой, впоследствии – ректор Ростовского государственного университета. И все годы Ю. А. Жданов постоянно поддерживал с П. Б. Маргулисом дружеские отношения.

Но неизвестно, конечно, может ли всё это иметь какое-либо отношение к нашей истории?.. Скорее всего – никакого.

Интересней вот что: на справке, приложенной к "временному удостоверению", стоит отметка что А. Д. Звездин проработал инструктором В/О "Экспортлес" только с 14 марта 1966 по 1 ноября 1966 г. То есть, не отработал ещё даже и положенного года. Выходит, он тогда ушёл из "Экпортлеса"? А потом опять устроился туда же? – (ведь когда Аркадия призвали в армию в 1968 году, он трудился в том же "Экспортлесе", так указано в его военной медкнижке). Нет, думается, что дело вовсе не в этом. Вероятно, дата "1 ноября" на справке означает просто то, что справка была оформлена в этот день. Ведь на бланке не предусмотрена графа "дата выдачи". А при её наличии период работы указывался бы так: "с 14 марта 1966 г. по настоящее время".

Так что можно, наверное, без особых натяжек предполагать, что после 1 ноября 1965 года Аркадий Дмитриевич Звездин никуда из "Экспортлеса" не уходил, а так и работал до призыва в 1968 году.

Однако почему же всё-таки ему написали эту справку не через год, как было положено, а 1 ноября? Ну, тут-то ответ уже очевиден: в соответствии с упомянутым выше Постановлением от 3 сентября 1966 года. Постановление о временных удостоверениях утратило силу, и молодым специалистам начали менять их на дипломы, не дожидаясь истечения одного года.

Впрочем, мы уже не раз могли убедиться, что изучение биографии Аркадия Дмитрича постоянно преподносит нам самые разные загадки и сюрпризы, так что категорически утверждать здесь ничего нельзя. Ответы на все эти вопросы надо искать уже в архивах отдела кадров "Экспортлеса", до которых, даст Бог, какой-то пытливый исследователь когда-нибудь ещё доберётся. Ведь личные дела инженерно-технических работников хранятся бессрочно...

_____________________

ДОПОЛНЕНИЕ

Рассказ о студенческих годах Аркадия Звездина закончен. Но в его личном деле из Лесотехнической Академии есть ещё несколько документов, относящихся к гораздо более поздним временам, через 10-12 лет после окончания – к 1975-77 году. Поскольку эти документы тоже дают нам интересные открытия в биографии Аркадия Звездина, а вместе с тем уже – и певца Аркадия Северного; ну, и ставят, конечно же, целый ряд новых вопросов и загадок, – куда ж без них! – всему этому тоже следует посвятить отдельный небольшой рассказ...

Итак, после семи месяцев работы в "Экспортлесе" Аркадию меняют его "временное удостоверение" на настоящие синие корочки. Об этом есть документ с его распиской о получении диплома У-№851894, от 29 октября 1966 года. Что весьма даже странно, потому что в уже упоминавшейся справке о работе в "Экспортлесе", на основании коей и выдавался диплом, стоит дата 1 ноября 1966. То есть, то ли в расписке дата поставлена задним числом, то ли в справке дату написали с запасом... В общем-то, зная чудеса советского делопроизводства, удивляться этому не приходится. И объяснение тут можно найти достаточно логичное: видимо, существовало распоряжение обменять все дипломы до 1 ноября. Впрочем, это хоть и занятная, но не такая уж и существенная деталь.

Самое интересное начинается девять лет спустя.

2 декабря 1975 года А. Д. Звездин пишет в архив ЛТА просьбу выдать ему справку об окончании Академии, которую на следующий день и получил. Зачем ему понадобилась такая справка? Первое, что приходит на ум – куда-то нужно было представить данные о своём высшем образовании, а диплома у него в этот момент на руках не было. Тут много вариантов: к этому времени Аркадий уже был в разводе с В. С. Бойцовой, в её квартире на Таллинской улице в доме № 8 не жил, а диплом мог остаться там. А ещё мог Аркадий, в конце концов, просто-напросто и потерять тот диплом, а восстанавливать-то его куда сложнее, чем получить такую справку. Особенно, если где-то было достаточно предъявить и её.

И скорее всего, эта справка нужна была ему для устройства на работу. Можно даже с большой долей вероятности предположить, куда именно – на завод "Пирометр". Об этом месте его работы много рассказывал Д. М. Калятин, – правда, никаких дат он не называл. Но вот по письму начальника Красногвардейского УВД от 10.02.1976 видно, что по крайней мере 27 января 1976 года Аркадий там работал, а временной промежуток от 2 декабря 1975 до 27 января 1976 получается не такой уж большой. Ну, а раз для устройства туда нужна была справка о высшем образовании, то уж, наверное, Аркадий трудился там не подсобным рабочим, а экономистом, или каким-то иным ИТР. То есть, ни завязывать начисто с работой в советском народном хозяйстве, ни менять свой социальный статус Аркадий Дмитриевич Звездин в это время, стало быть, ещё не собирался.

С этим, вроде, всё понятно. Но через пару лет, 23 февраля 1977 года на адрес Таллинская д. 8, кв. 11 приходит совершенно загадочная бумага из ЛТА. Почему она приходит на этот адрес, догадаться нетрудно – в 1975 году, когда Аркадий писал просьбу о справке, он указал именно Таллинскую. Хотя, конечно, из этого вовсе не следует, что он в это время был там ещё прописан. Но это неважно. Главное – это само письмо! В нём тов. Звездину сообщается, что в архив академии поступил его диплом, который можно забрать...

И вот тут уже просто одна сплошная загадка. Откуда поступил этот диплом, если согласно расписке от 29.10.66 он с тех пор был на руках у Аркадия? Или диплом был всё-таки утерян, а нашедшими (или милицией?) передан почему-то не владельцу, а отправлен в архив ЛТА? Главное, что в архив ведь действительно поступил тот самый диплом У-№851894, а не дубликат взамен утерянного. Он существует и сейчас – это один из немногих документов Аркадия Дмитриевича, сохранившихся у его дочери Наталии Аркадьевны.

А ведь ещё есть версия, что Аркадий вообще его не забирал в 1966 году, и его подпись на расписке просто подделана! А диплом с тех пор, значит, так и валялся в деканате, пока, наконец, не был передан в архив в 1977 году... Выглядит это, конечно, совершенно фантастически, и главное – непонятно, как же он тогда трудился в "Экспортлесе" до самого 1974 года (после армии), так и не представив диплом в отдел кадров? И как у него не просили представить диплом при призыве? Но чего только не случается в нашей советской жизни! Может, "лёгкость" характера Аркадия, так наплевательски отнёсшегося к своим документам, самым чудесным образом совпала с разгильдяйством канцелярских работников? Но бывают ли такие чудеса – мы судить не возьмёмся...

Так что никаких выводов об этих непонятных приключениях диплома делать пока не приходится. Может, всплывут ещё какие-нибудь дополнительные данные или версии. А сейчас интереснее то, что произошло после того, как Аркадий получил это послание из архива ЛТА.

Забирать диплом он пришёл только через пять месяцев, 13 июля 1977 года, – эта дата стоит на расписке. Почему он так долго собирался – тут трудно строить предположения. Мы ведь даже точно не знаем, где находился Аркадий в феврале 1977, когда на Таллинскую пришло уведомление из ЛТА, и тем более, не можем знать, когда ему об этом сообщили. Может, действительно только летом. А может, бурные события творческой жизни Аркадия, наступившие как раз в первой половине 1977 года,¹¹  не давали ему возможности добраться до своей альма-матери.

Тут важнее другое. Мы знаем, что в июне 1977 года Аркадий был в Одессе, где записал 5-й ("Прощальный") концерт с "Черноморской чайкой", хотя точная дата записи неизвестна. Потом Аркадий уезжает в Ленинград, и вот что он сам писал об этом в письме В. Р. Шандрикову 20 октября 1977 г.:

"С Одессы после 5-го концерта укатил к себе в Питер за своими ксивами. Заплатил 250 руб. и получил все документы. 28.6. уже лежал в Москве в дурдоме, там, где лечился Володя Высоцкий. Пролежал 56 дней и заделал себе клизму на 5 лет. Теперь как Высоцкий не могу пить в течение 5 лет, вчера был ровно один месяц, как мне сделали операцию".

И вот с этим письмом мы в своё время долго ломали голову, пытаясь определить по нему датировку осенних записей Северного в 1977 году. Даты в письме совершенно не "бились": операцию сделали месяц назад (то есть, 20 сентября), а 56 дней с 28 июня закончились 23 августа... Строились предположения, что, может быть, Аркадий в сентябре был в клинике ещё раз? Или что одна из дат написана неправильно, – только вот какая? Дата письма (20 октября) или дата госпитализации – 28 июня?

Но вот теперь, благодаря этой самой расписке, всё, наконец, становится понятно! Конечно, Аркадий ошибся, написав июнь вместо июля, в июне он никак не мог лечь в клинику, потому что 13 июля забирал в Питере свой многострадальный диплом. А от 28 июля все даты прекраснейшим образом встают на свои места. И значит, ни в каких записях до 22 сентября он участвовать не мог.

Ну что ж, это лишняя иллюстрация к тому, как сложно разбираться в биографии столь неординарной личности, как Аркадий Дмитрич. И как бывает нельзя доверять не только рассказам очевидцев, но даже и датам на письменных источниках...

Остаётся добавить совсем немногое. Документы, за которыми Аркадий ездил в Ленинград, нужны были ему, вероятно, для того, чтоб "легально" лечь в клинику. А диплом мог понадобиться для того, чтобы предварительно оформиться где-то на работу. Всё получается достаточно логично. Остаётся непонятным, какие ещё документы он должен был получить в Питере, и за что заплатил 250 рублей. По крайней мере, новый паспорт он не получал, – это ясно видно из данных паспорта, указанных в расписке, а диплом он должен был получить в любом случае, и платить здесь было не за что. Даже в виде "благодарности", а тем более – такую большую сумму. Вот и ещё одна загадка...

Но зато мы теперь точно знаем, что в июле 1977 года у Аркадия был всё тот же паспорт XXXII-ПА №596354, выданный 9 ноября 1970 г. И если он и стал "человеком без паспорта", как часто потом о нём рассказывали, это могло произойти только позже.

Кстати, срок действия этого паспорта, согласно тогдашним положениям, составлял 10 лет.

Аркадию Дмитриевичу, увы, суждено было прожить меньше...

______________________________________________________________

Примечания

1. Ближайшая к г. Макарьеву Ивановской области лесотехническая школа находилась в 80 км, в посёлке Мантурово, уже на территории Горьковской области. Сейчас он относится к Костромской обл.

2. О довоенной службе Д. И. Звездина есть и такая информация (из непроверенного источника): "Выписка из акта №1217 Ивановского горзагса: «Звездин Аркадий Дмитриевич – родился 12 марта 1939 года. 1-я горбольница. Отец – Звездин Дмитрий Иосифович, 35 лет, место работы – Ивановский Трестлес, начальник отдела технического снабжения, национальность – русский. Мать – Звездина Елена Макаровна, 35 лет, место работы – домохозяйка, национальность – русская. Родители прописаны по адресу: ул. Менделеева, д.10, кв.6"

3. В 1960 г. Сосневскую прядильно-ткацкую фабрику-школу им. О. А. Варенцовой соединили с Сосневской отделочной фабрикой имени Ф. Н. Самойлова, и получился Ивановский хлопчатобумажный комбинат. Ему было присвоено имя Самойлова, а имя Варенцовой отдали Большой Ивановской Мануфактуре. Тем более, что до этого она носила имя В. М. Молотова, который как раз к тому времени попал в опалу.

4. Девичья фамилия Елены Макаровны – Шляпина (сведения от Вячеслава Звездина, сына родной сестры Аркадия Людмилы).

5. Позже, в личной карточке студента ЛТА, написано, что до поступления он работал сверловщиком 5 разряда. Пятый – это достаточно высокий разряд. Но карточка заполнена не Аркадием, так что это ошибка заполняющего. В той же карточке и отчество отца написано как "Иосипович".

6.  В "Заключении врачебной комиссии" есть ещё один любопытный момент: у хирурга написано "годен кроме 7.14". Это явно статья или пункт какого-то положения о годности к службе, но в доступных документах ничего такого пока найти не удалось. (См. "Положение о медицинском освидетельствовании граждан, призываемых на действительную военную службу, военнослужащих и военнообязанных", "Расписание болезней и физических недостатков, при наличии которых призываемые на действительную военную службу, поступающие в военно-учебные заведения, военнослужащие и военнообязанные признаются годными, ограниченно годными и временно или вовсе негодными к прохождению военной службы или поступлению в военно-учебные заведения" и "Таблица дополнительных требований к состоянию здоровья призываемых на военную службу при распределении их по родам и частям войск и поступающих в военные училища, институты и академии". Все введены в действие Приказом министра обороны № 110 от 20 июля 1956 г.)

И при этом в записях хирурга не отмечено никакой патологии. Может быть, только индекс массы тела – при росте 175 см и весе 58 кг он равен 18,9 – это нижняя граница нормы. То есть, выходит, что Аркадий не только стал доходягой в последние годы жизни, а и всегда был астенического телосложения с пониженным весом. Правда, про низкий вес, как основание для негодности, в тех самых документах тоже ничего не написано... Впрочем, это, наверное, и не особо важно – ведь в число кандидатов он всё равно был зачислен.

7. Следует, впрочем, заметить, что подобные рассуждения справедливы лишь в том случае, если в командировочном удостоверении действительно указан срок командировки с 1/X 1960 по 1/III 1961. Однако на снимке удостоверения дата видна очень нечётко, и вполне может быть, что окончание командировки было 1/II 1961. В таком случае Аркадий убыл из леспромхоза не раньше срока. Но тогда всё равно не понятна формулировка увольнения – "согласно его заявления, как для продолжения учебы в академии". По идее, уволить его должны были в связи с окончанием срока командировки, а следовательно - и трудового договора.

8. Cправедливости ради надо вспомнить и о том, что Борис Тайгин, участник первой оркестровой записи Аркадия у В. Смирнова, датировал её не 1963, а 1962 годом. То есть, как раз тем периодом, когда Аркадий прозанимавшись целый год неизвестно чем, надумал снова восстанавливаться в ЛТА. А значит... да ничего это не значит. Никаких выводов тут не сделаешь. А датировка тех записей 1962 годом опровергается другими данными, не документальными, а музыкальными – там использованы фрагменты мелодий, написанных только в 1963 году. Но это уже дела совсем из другой оперы...

9. На личной карточке студента написан тот же адрес, а на этом направлении он почему-то написан поверх какого-то другого, зачёркнутого. Разобрать его невозможно, только цифры 20-57, и первые буквы названия улицы (похоже на "С...") Может быть, это ещё какой-то адрес Аркадия, где он жил между общежитием и квартирой жены, но может – это просто какая-то случайная ошибка, совершенно посторонний адрес, и пытаться тут что-то определить совершенно бесполезно.

10. Вообще, там есть данные обо всех трёх паспортах, которые были у Аркадия Дмитрича, но данные первого паспорта XХI-ЖИ №605334, выданного 5 отделением милиции гор. Иваново 18.07.55, ничего интересного нам не дают. Со следующим паспортом – XV-ПА №726678, выданным 19 отделением милиции гор. Ленинграда, на срок с 20.08.60 г. по 20.08.70 г., тоже никаких неожиданностей нет. Это 19 отделение милиции, как и следовало ожидать, было расположено совсем рядом с общежитиями Лесотехнической академии, по адресу пр. Шверника, д. 31. (Ныне – 2-й Муринский пр., здание это сохранилось, но признано аварийным, и милиции там давно уже нет). И первоначальная прописка Аркадия по этому паспорту была, надо полагать, по ул. Песочной, д. 12, ком. 608. Данные этих паспортов написаны в личной карточке студента Аркадия Звездина.

11. Похоже, что с дисциплиной молодых специалистов в СССР тогда действительно была беда, даже несмотря на то самое Постановление 1963 года о "преодолении уклонения". Пришлось даже принимать ещё одно, №499 от 21 мая 1964 г. – "Об использовании молодых специалистов по окончании высших и средних специальных учебных заведений". В котором говорилось, что многие предприятия и учреждения, которые получили специалистов по распределению, освобождают их от работы раньше указанного срока. И предусматривалось ни больше ни меньше как право Министерства высшего и среднего специального образования лишать дипломов специалистов, которые уклоняются от работы по распределению!

Этот пункт утратил силу в соответствии с Постановлением ЦК КПСС, Совмина СССР от 03.09.1966 №729 "О мерах по улучшению подготовки специалистов и совершенствованию руководства высшим и средним специальным образованием в стране".

12. См. об этом материалы "Об истории конфликта В. О. Набоки с А. Северным и С. И. Маклаковым" и "Тайны дома на Рыбинской", а также главу "1977 год" из книги "Аркадий Северный, Советский Союз".

В. В. Морозов, Ю. Д. Заикин – материалы дела

О. Ю. Струкова – консультация по делопроизводству и трудовому законодательству

С. В. Блинов – консультация по краеведению гор. Иваново

2019

____________________________

Д О П О Л Н И Т Е Л Ь Н О:

Беседа с Н. Н. Брауном на тему "Документы Аркадия Звездина"  16.07.2019, СПб – http://blat.dp.ua/x/braun1

---

ДЛЯ  ДРУГА  РУДИКА

О ГИТАРНЫХ КОНЦЕРТАХ У Р. ФУКСА

  текст в первоисточнике с иллюстрациями и ссылками – http://www.blat.dp.ua/rf/fuxconc/ddr.htm

"Вдохновлённый успехом "Программ для Госконцерта", Рудольф Фукс, как заправский драматург, начинает штамповать сценарии один за другим. Сколько всего их было сделано в начале семидесятых, уже и сам Рудольф Израилевич не помнит. К тому же, по каким-то неведомым нам причинам, концерты эти получили не самое широкое распространение... А оригиналы, судя по всему, давно уже утрачены...

А ведь кроме "драматургических" концертов в это же время писались ещё и "обычные" – сколько их было, наверное, никто уже и не вспомнит. От многих остались только куски, разбросанные по разным плёнкам, но некоторые сохранились почти полностью".

"Аркадий Северный, Советский Союз", глава "По чужому сценарию".

С 1972 по 1975 год Рудольф Фукс сделал более 25 записей Аркадия Северного под гитару. Точную цифру, к сожалению, назвать невозможно – часть этих записей дошла до нас лишь фрагментами, и нет уверенности, что все эти "обломки" происходят от разных исходных концертов. Какие-то могли изначально принадлежать и к одной записи. И наоборот: один концерт мог быть записан в несколько "сессий", и до сих пор нет единого мнения – считать ли их как одну запись, или по отдельности.

Ещё хуже обстоит дело с хронологией. Дневников Фукс не вёл, в доступных каталогах стоят лишь чисто условные и чаще всего неверные даты, так что последовательность записей установить теперь очень трудно...

Примерный список этих записей выглядит так:

1.           Программа для Госконцерта 1 (Музыкальный фельетон)

2.           Программа для Госконцерта 2

3.           Лука Мудищев

4.           О шансонье

5.           О Шершавом (О московском дне)

6.           Неизвестный фрагмент "Позабыт, позаброшен"

7.           Прощальный концерт

8.           Для друга Рудика

9.           О Севере дальнем

10.        Фрагмент "Для импресарио"

11.        Фрагмент "Помню, помню, помню я..."

12.        Пьяный домашний концерт

13.        Продолжение "О Шершавом"

14.        Анаша

15.        Кончен срок

16.        Жора, подержи мой макинтош

17.        Ранние песни Высоцкого

18.        Репетиция перед концертом "О стилягах"

19.        О стилягах

20.        Голый бесполый ветер

21.        Старые песни на новый лад

22.        На дне рождения дочки Фукса

23.        Песни и анекдоты

24.        Запись для Маклакова "Я иду не по русской земле"

25.        Люблю я сорок градусов

26.        Ухарь-купец

 (Названия записей большей частью условные. В коллекционерской среде они могли именоваться по-разному; здесь приведены те названия, что кажутся наиболее употребительными.  Подробнее см. Каталог http://www.blat.dp.ua/rf/fuxconc/index.htm)

Конечно, для полноценного изучения этих гитарных записей начала 70-х годов было бы идеально оперировать если уж не оригиналами, то хотя бы достоверно близкими копиями, но увы! – в широком доступе сейчас имеется лишь неоднородный и, скорее всего, неполный материал. У самого Рудольфа Фукса все оригиналы давно уже утрачены. Вот что он сам рассказывал об этом:

 "Часть их я отдал Борису, не помню его фамилии. Он жил на набережной Макарова… Не знаю, жив ли он сейчас, во всяком случае, надо попытаться его найти. А вот другая часть записей пропала, наверное, безвозвратно. Дело в том, что когда я собирался уезжать в США, переправить ленты за бугор из Питера было невозможно. Свои записи оркестровых концертов Северного я отправил в Киев, а эти, ранние, отдал одному товарищу, который служил в Афганистане. Это было ещё до афганской войны, у нас была большая дружба с Афганом, и там работало много наших специалистов. Этот товарищ возил в Афганистан холодильники, большими партиями. Вот в холодильнике и решили их переправить... И переправили! Но началась война, и все концы потерялись".

(Рудольф Фукс: "Со временем я расскажу всю правду". "Челябинская неделя", №46, 2002 г.)

Поиски, произведённые Р. Фуксом на наб. Макарова в 2003 году, оказались безрезультатны. Поиски в Афганистане, понятное дело, не производились. Фуксу удалось лишь вспомнить имя афганца – Дарья'.

Есть в этом деле и ещё один досадный момент. Многие ленинградские коллекционеры, в том числе и такие корифеи, как Сергей Иванович Маклаков и Николай Гаврилович Рышков предпочитали более поздние оркестровые концерты Аркадия, а этими ранними записями под гитару особо-то не увлекались. И не стремились собрать их все в свою фонотеку. В итоге уже в наше время бывали такие случаи, что наиболее полные варианты фонограмм или какие-то малоизвестные фрагменты гитарников Северного отыскивались не в Питере, а у коллекционеров из других городов.

Одним из коллекционеров Ленинграда, писавшим всё это ещё в 70-е годы с оригиналов Р. Фукса, был его близкий знакомый Валентин Парменович Шмагин. В 2000 году он опубликовал статью "Северный Фукс" (журнал "Вне закона" №16, 2000 г.), где изложил свой вариант хронологии этих записей. Надо заметить, что даже и сам Рудольф Фукс к этому времени точно не помнил ни количество сделанных тогда записей, ни их последовательность.

В изложении Шмагина события выглядели следующим образом:

"Первый домашний концерт Северного состоялся у Толмачева по сценарию, написанному Р. Фуксом. Концерт продолжительностью 1 час состоял из 18 песен, которые разбавляли рассказы и комментарии из истории Одессы и жизни одесситов. ...

Это вдохновило Фукса на создание следующего сценария, который он записал у себя дома на Ропшинской улице в конце 1972 или в начале 1973 года.

Далее выходит концерт, в котором отредактированные Фуксом рассказы о "московском дне" чередуются с блатными песнями. ...

Следующий концерт был без сценария и состоял из 18 песен.

Потом следует концерт со сценарием... концерт из 9 песен, между которыми пояснения и короткие рассказы из жизни заключённых, воров и блатных.

Вскоре Фукс выпускает концерт "О шансонье"...

В конце 1974 – начале 1975 года выходит концерт из 16 песен, где много посвящений: Клячкину, Высоцкому, Окуджаве, Рахлину, Александру Галичу.

В середине 70-х (примерно 1975 год) выходит концерт, посвящённый истокам блатной песни...

Последний записанный Фуксом концерт из 21 песни и 17 анекдотов был 7 ноября 1975 года по случаю двухлетия его дочери и длился полтора часа".

Однако, к большому сожалению, эту информацию Валентина Парменовича тоже нельзя считать точной!

И дело даже не в том, что он не указал по крайней мере ещё десяток гитарных концертов, записанных Фуксом в тот же период. Это были концерты без сценария и, в общем-то, без чёткой "художественной концепции", и Шмагин просто мог считать их проходным материалом, не стоящим занесения в анналы.  Однако же у него приведены даже не все и сценарные концерты. Да и последовательность, которую он указал, тоже вызывает вопросы и сомнения.

А возникают они при знакомстве с тетрадями-песенниками Рудольфа Фукса, по которым и делались те записи. Да, к счастью Рудольф Израилевич хоть и утратил магнитные оригиналы, но сумел сохранить песенники, несмотря на все свои скитания в эмиграции и в постсоветской России. В 2014 году они были отсканированы и опубликованы.

Этот уникальный материал, тетради, которые когда-то держал в руках Аркадий Северный на тех исторических записях, стоят того, чтобы с ними ознакомиться подробно. Все они опубликованы на сайте Р. Фукса (см. http://www.blat.dp.ua/rf/fuxconc/index.htm)

Мыслей и вопросов при знакомстве с этими тетрадями возникает, конечно, великое множество. Но нам сейчас интересно в первую очередь проследить, в какой последовательности там изложен песенный материал. Тем более, что некоторые сценарии и планы у Р. Фукса были пронумерованы – "час такой-то".

И вот какие расхождения со списком Шмагина сразу же обращают на себя внимание.

Сценарий концерта, который значится у Шмагина пятым, – "из жизни заключённых, воров и блатных", то есть "О Севере дальнем", – обозначен у Фукса как "час восьмой". А сценарий концерта "О шансонье" расположен не после него, как указывал Шмагин, а раньше, сразу после набросков к "Программам", и "Луки Мудищева". Кстати, "Лука" у Шмагина, как легко заметить, тоже не значится. А ведь по воспоминаниям как Р. Фукса, так и С. И. Маклакова, этот концерт был записан одним из первых. Правда, в деталях те воспоминания путаются самым вопиющим образом. Это просто надо видеть – хотя бы чтоб иметь представление, с каким материалом приходится иметь дело современным исследователям (см. Приложение *)

Но вернёмся к нашему списку. Если допустить, что В. П. Шмагин всё-таки немного перепутал последовательность концертов, и поставить "О шансонье" сразу после "Программ для Госконцерта" и "Луки Мудищева", то дальше можно всё реконструировать достаточно близко к фуксовским тетрадям.

Получается вот такая картина:

Первыми, конечно же, были записаны две "Программы для Госконцерта" – два несомненных шедевра, две новых страницы в жанре, ну и так далее. Уж не будем в тысячный раз перечислять все превосходные эпитеты, которые заслужили эти записи. А то, что в 70-е годы они были первыми, сомнений практически нет: это подтверждается и рассказами Р. Фукса (в т. ч. его статьёй "Король подпольной песни" 1981 г.), и материалами В. П. Шмагина, и рассказами многих коллекционеров.

Дальше, судя по рассказам Р. Фукса и С. Маклакова, был "Лука Мудищев".

Следующий сценарный концерт – "О шансонье", как он и расположен в тетрадях Фукса.

А вот потом, вероятно, и был, как указано у Шмагина, записан концерт "О Шершавом", или, как его ещё называют, "О московском дне", по книге А. В. Вьюркова "Рассказы о старой Москве" (1948 г.)  Тот самый, в котором "большая литература оказалась Северному не по зубам",  хотя и не все согласны с этим мнением.

Дальше у Шмагина указан концерт "18 песен без сценария" – это практически наверняка концерт, известный сейчас под названием "Прощальный", как раз из 18 песен. Загадочный концерт, в котором Северный прощается со слушателями, и говорит "... больше вы никогда не услышите моих записей". Р. Фукс так и не смог вспомнить каких-либо подробностей по поводу этой записи, и такая вот странная драматургическая концепция так и осталась непонятной. С чем связано это "прощание", и что оно должно было означать? – никакого ответа нет...

Когда-то даже выдвигались версии, что этот концерт писался вообще без Фукса. Теперь получается, что вряд ли – все тексты песен,  исполненных на этой записи, есть в песеннике Рудольфа. Правда, расположены они разрозненно, вперемешку с песнями, исполненными в нескольких других концертах. Но Фукс говорил, что этот песенник был написан задолго до начала записей Северного, вот потому-то порядок песен в нём никак и не связан с тем, как оно исполнялось. Кстати, подобным образом составлялся репертуар и многих других гитарных концертов Северного, что мы и увидим в дальнейшем.

Но ладно, – пусть мы даже не знаем, и видимо, никогда уже не узнаем, что означало это "прощание", и была ли после этого концерта какая-нибудь пауза в записях Северного, однако от этого прощания можно навести некоторую логическую связь со следующей записью. Правда, чисто умозрительную, конечно. Но что ж поделать, приходится оперировать тем, что есть...

Итак, далее можно поставить хорошо известный концерт "Для друга Рудика", также не упомянутый у Шмагина. Концерт, который, как известно, начинается словами "После длительной командировки вновь в эфире Аркадий Северный..." – и это ведь звучит вполне логично, если концерт как раз и состоялся после "Прощального". Да ещё и какого-то, может быть, перерыва, пусть и не особо длительного. Песни, исполненные здесь, тоже есть в песеннике Рудольфа, и тоже разрозненно. Но в данном случае это ни о чём не говорит, этот песенник также не предназначался изначально для записей Северного, он составлялся Р. Фуксом гораздо раньше, в ИТК (1965-67 г.г).

И вот тогда-то следующая запись, восьмая в нашей реконструкции, – "О Севере дальнем", – уже совершенно хорошо укладывается и в хронологию Шмагина и в нумерацию Фукса! У него сценарий этой записи приведён полностью (и даже в большем объеме, чем было исполнено), и обозначен как "Час восьмой". До этого никакие "часы" в тетрадях Фукса не указывались.

Далее, "Час девятый"  в тетради у Фукса – это песни, исполненные на концерте, условно называемом "Анаша". У Шмагина он не фигурирует. "Час десятый" – сценарий концерта "О стилягах", тоже почему-то отсутствующего у Шмагина, хотя это полноценный сценарный концерт, и достаточно известный.

Как видно, поставить концерт  "О шансонье" после "О Севере дальнем", как это было у Шмагина, уже никак не получается – поломается вся нумерация.

Почему же тогда Шмагин все-таки определил его на это место? Мог ли он перепутать эту запись с какой-то другой?

И вот здесь можно предложить ещё одну версию.

Сценарий "Часа девятого", то есть "Анаши", у Фукса в тетради начинается тремя песнями, которые на этой записи исполнены не были – "Не дождаться мне, видно, свободы", "Мадам Анжа" и "Подари на прощанье мне билет". Они были исполнены на другой записи – продолжении концерта "О Шершавом". Собственно говоря, это совершенно самостоятельная запись, потому что сделана она была более чем через год после того концерта. Фукс почему-то решил продолжить художественные чтения книги Вьюркова, и Аркадий исполнил их, сопроводив этими песнями.

И очень может быть, что записано это "Продолжение Шершавого" было как раз перед "Анашой", то есть, после концерта "О Севере дальнем". Получается, что у Фукса сценарий, написанный заранее как "Час девятый", в реальности распался на две части. "Продолжение Шершавого" и собственно "Анашу".

И вот что тут особенно интересно! Шмагин, описывая концерт "О Шершавом" упоминал, что там участвовал брат Аркадия – Михаил. Но Михаил участвовал как раз таки только во второй части – этом самом "Продолжении". То есть, выходит, что хоть в списке Шмагина и нет "Продолжения Шершавого", но оно у него учтено – вместе с основной частью концерта. Почему так получилось, теперь уже не узнать, – может, Шмагин даже и не знал, что всё писалось в две сессии, а может – решил, что их надо считать вместе, потому что это тематически цельный концерт... Впрочем, это не так уж принципиально. Вот на месте-то этого "Продолжения", – после концерта "О Севере дальнем", – у Шмагина, значит, и оказалось "О шансонье"! И если их переставить, то шмагинская хронология практически совпадёт с нашей реконструкцией на основе тетрадей Фукса. За вычетом, разумеется, тех концертов, которые у Шмагина почему-то не указаны.

Всё! Пасьянс практически сошёлся.

Последние же концерты из шмагинского списка: "Концерт из 16 песен, где много посвящений" (это "Люблю я сорок градусов"), и "Концерт, посвящённый истокам блатной песни" ("Ухарь-купец") в тетрадях Фукса под номерами не значатся, но по его рассказам действительно были записаны в конце 1974 – начале 1975 года. Это подтверждается и датировками из каталога С. И. Маклакова. После чего Р. Фукс целиком перешёл на организацию записей Северного под ансамбль.

Есть, правда, и ещё один концерт, указанный у Шмагина – "На дне рождения дочки Фукса". Шмагин датировал его  ноябрём 1975 года. Однако давно уже установлено, что это ошибка. Рудольф Фукс вспоминал, что эта запись  была сделана в октябре 1974 года, это же подтверждал и его друг Владимир Ефимов, участвовавший в той записи, и косвенно... сам Аркадий – там он говорит, что скоро выйдет восьмая серия мультфильма "Ну, погоди!", а это как раз и произошло в конце 1974 года.

Кстати, по тем же самым воспоминаниям Фукса и Ефимова, в те дни октября 1974 года была сделана далеко не одна эта запись. Северный тогда целую неделю жил дома у Рудольфа, и записывались тогда чуть ли не каждый день. "Голый бесполый ветер", "Старые песни на новый лад", "Песни и анекдоты", запись для Маклакова "Я иду не по русской земле" – это всё оттуда.

И вот тут встаёт один неудобный вопрос, который может спутать нам все "пасьянсы". Известно, что у Фукса было сделано по крайней мере ещё семь записей – куда же их следует отнести? В период после концерта "О стилягах", обозначенного как "Час десятый"  – то есть, всё на тот же конец 1974 года? Но тогда получается уж очень много концертов за этот период, а в рассказах и Р. Фукса и В. Ефимова фигурирует только та октябрьская серия... Ну, а в 1975-м, как уже говорилось, Фукс гитарными записями практически не занимался. Или считать, что все эти неприкаянные концерты были все-таки до "Стиляг", но Фукс не учитывал их в нумерации, потому что это были экспромтные записи? К сожалению, сам Рудольф Израилевич сейчас уже не может вспомнить, по какому принципу он нумеровал концерты... Так что однозначного ответа на эти вопросы так и нет.

Поэтому рано, конечно, нам говорить о победе анализа над историческим хаосом. Всё, что мы тут изложили – это всего лишь одна из версий, да к тому же сделанная, как можно было прекрасно видеть, с целым рядом допущений. И даже не это главное! Ведь нельзя абсолютно уверенно утверждать, что Р. Фукс записывал свои сценарии в тетради строго по порядку. И уж тем более – что он придерживался этого порядка, когда осуществлял их запись на магнитофон! А мы-то в своих рассуждениях принимали эти тетради как абсолютный канон...

Впрочем, всё это и в самом деле не главное.

Хронология записей – дело, конечно, важное и интересное. Хоть интерес тут, пожалуй, чисто академический, и занимать может только одержимых кабинетных историков. А любителям творчества Северного важнее другое – понять, стоят ли за всем этим какие-то его творческие идеи, можно ли проследить, как развивался или изменялся его взгляд на жанр, и так далее... Ну вот, хотя бы взять тот самый концерт "Для друга Рудика". Многие ведь отмечают, что в нём есть какая-то особая "атмосфера" – ну, а если считать, что писали его после определённого перерыва, так тут, наверное, можно делать какие-то интересные выводы? И, напротив, – концерт "О Севере дальнем". Настолько похожий настроем на первые "Программы", что когда-то его и считали прямым их продолжением. Хотя записан он был, как мы только что видели, гораздо позже, после целого ряда совершенно разных концертов. А понять, когда Рудольф Фукс решил не заморачиваться со сценариями, и достал на свет Божий свои песенники? – разве ж это не представляет интереса? В общем, вся эта хронология с тетрадками даёт нам, казалось бы, широченный простор для искусствоведческого анализа...

Но вот с этим, к сожалению, ни черта у нас не получилось. Ну что ж поделаешь, творчество – не инвентаризация, тут всё гораздо сложнее... Да, мы видим наглядно, что практически все гитарные концерты, спетые Северным в 1972-75 годах, сделаны по тетрадям Фукса. Сценарные – само собой, но это же касается и всех остальных. В приложениях к публикациям тетрадей можно увидеть информацию – в каком концерте какая песня была исполнена.

Получается, что все те гитарные записи Аркадия  у Фукса делались так: просто брались песенники Рудольфа, – и новые, и те, что были составлены им ещё в МЛС, – отбирались песни... и понеслась. А иногда пелось и просто подряд по песеннику.

Но как производился этот подбор песен? Делал ли это Фукс заранее и вдумчиво, прежде чем позвать Северного на запись, или у них всё творилось на ходу прямо перед тем, как включить магнитофон? И самое главное – участвовал ли в этом подборе сам Аркадий? И как? К сожалению, – хоть это уже даже и не смешно, – но приходится повторять в который раз классическую фразу, что Рудольф Израилевич сейчас уже не помнит всех таких подробностей...

Правда, Фукс показал в своих песенниках несколько мест, где сделаны дописки рукой Аркадия – но их совсем немного, и какие-то выводы делать тут тоже очень трудно. А вот кто проставлял значки около песен, отобранных для исполнения – неизвестно.  В основном, конечно, сам Рудольф, но у многих песен стоит не один значок, и проставлены они разными карандашами – так что, может быть, и в разное время, и разными людьми... Почему бы не считать, что это делал и Аркадий?

Всё-таки не был же он, действительно, таким похуистом по жизни, чтоб даже на заре своего творчества петь только то, что ему дают!

Post Scriptum.

И всё это, на самом деле, вообще никакого значения не имеет. Кто там ему давал или не давал эти песни, как и почему, и в чём он там участвовал или не участвовал...

Не раз ведь уже говорилось, что Северный – талант особого рода, и по большому счёту совершенно неважно, чего он пел! Та непередаваемая магия, которую творил его голос, и которая так отзывается в душах слушателей, существует вне всяких текстуальных смыслов. А точнее – над всяким смыслом. В каких-то совершенно иных, высших сферах.

И кому после всего этого нужны наши жалкие попытки изучения каких-то "творческих замыслов", и тем паче эта, прости Господи, хронология...

 ______________________________________________________________

Индуктивный анализ – А. Беляков (Москва)

Фонограммы – Ю. Алексеев (Калининград), Я. Петрушенко  (Сан-Франциско)

 2011–2014, 2019

___________________________________________________________________

* ПРИЛОЖЕНИЕ.

История записи "Лука Мудищев".

Сергею Ивановичу Маклакову принадлежат многочисленные воспоминаниям о записи "Луки Мудищева". Однако рассказы о конкретных деталях организации и проведения этой записи крайне противоречивы:

1. – Аркадий был протеже известного в Ленинграде делового человека Рудольфа Фукса. Сначала Рудольф записал у себя два его гитарных концерта. Потом уже я к этому делу подключился. Первая запись, которая была сделана у меня на квартире, – поэма Баркова "Лука Мудищев". Это был 1972 год.

(© Михаил Филимонов, Александр Бойков, Вадим Михеев "Родня Аркадия Северного потеряла его прах", "Экспресс-газета" №8, 2001 г.  (статья в конце страницы) http://www.filimonka.ru/arhive/arxiv/2001/082001.php

2. После первой записи Маклаков почувствовал себя гораздо увереннее и стал замахиваться на Аркадия Северного – короля блатной песни.

– Наше первое знакомство было таким: Северный прямо с порога заявил, что хочет посвятить песню моей жене. Сел, взял гитару и затянул... "Луку Мудищева". Супруга моя, хоть и привычная, все же оторопела. А потом был первый концерт, второй, третий.

(© Елена Красникова "Подпольщик Маклаков", Петербург-Экспресс, №8(212) 27 февраля 2001 г. ) http://www.shansonprofi.ru/archiv/notes/paper142/

3.  С.М. – Первым моим аппаратом был ещё ламповый "Сони", когда я записывал "Луку Мудищева". Рудольф Фукс дал мне указание, что когда придёт Аркадий (Северный – авт.) – заплатить ему 50 рублей. И он тогда споёт.

(© Интервью со звукорежиссёром Сергеем Ивановичем Маклаковым, состоявшееся 20 августа 2004 года. Интервью брал Владимир Окунев). http://www.shansonprofi.ru/person/maklakov/index.shtml

4. – Со мной Аркадий познакомился через Фукса. У него не было такой аппаратуры, как у меня, фирменной японской. Фукс сказал мне: "У меня есть знакомый, который поёт "Луку Мудищева". Заплатишь ему 50 рублей и записывай".

(© Кирилл Решетников, Елена Карпенко  "Всенародный Аркаша" 11.03.2009 г. Материал опубликован в "Газете" №42 от 12.03.2009г.   (четвертая статья) http://rssclub.ru/3611/79.html

Имеются и совершенно иные рассказы о первом знакомстве Маклакова с Северным, где "Лука Мудищев" вообще не упоминается:

"Вот что вспоминает об этой встрече Сергей Иванович Маклаков:

"Когда я слушал плёнки Северного, ещё не зная его, мне представлялся этакий могучий парень, богатырь. Голос ведь у него низкий, хриплый. К тому же я был уверен, что он настоящий уркаган, жиган с Молдаванки, имевший не одну отсидку. Сознаюсь, я даже немного побаивался – чёрт его знает, что это за личность!

Но когда на пороге увидел молодого человека, то, видимо, не смог скрыть разочарования. Вид какой-то непрезентабельный – на голове кепочка, в руках гитара в тряпочном чехле. Правда, под пальто – белая рубашка, а на шее галстук, но всё равно – эффект не тот! Я даже подумал: да Северный ли это?

– Я от Коли, – говорит, – от такого-то...

– Ну, проходи, раздевайся, доставай свою бандуру...

Магнитофон и микрофоны были уже приготовлены. На кухне чайник кипит, в холодильнике – водочка, на всякий случай. Выпили по чашке чая. "Ну что, – говорю, – попробуем что-нибудь записать?" Включились, настроились, и когда он запел сначала романс "Вешние воды бегут с гор ручьями...", а потом ещё и ещё, я понял – это ОН! Тут же быстренько соорудили закусочку, водочку... И поехали! Я тогда целую 500-метровую бобину записал. Весь вечер Аркадий пел, и казалось, его репертуар неистощим. Но всё-таки он устал – я это заметил. Да и водка кончилась. Мы оделись, вышли на улицу и направились в ресторан "Парус", он от моего дома совсем близко. Я отдал Аркадию его гонорар – 25 рублей. В тот вечер уже не помню, как мы простились, но с тех пор у нас завязались хорошие деловые отношения, а потом и дружба".

(© М. В. Шелег  "Аркадий Северный. Две грани одной жизни" 1997 г. )

"Вот когда он первый раз ко мне пришёл… Ну, я записи-то слышал. Думал, понимаешь, – такой мужик, срока отбывал… Громадный должен быть, плечистый. Ну, такое впечатление, когда он поёт…

Открываю дверь – стоит симпатичный молодой человек в галстуке… Высокого роста, с гитарой. Ну, как-то у меня настроение сразу испортилось. Ну, думаю, какой это Аркадий. Не может быть, чтобы это был Аркадий. Проходит в комнату, садится на диван, берёт гитару… Да, выпили мы с ним по рюмочке… Как запел – ну всё, ну что там говорить. Там уже всё ясно сразу стало…"

(С. И. Маклаков. Из видеозаписи к фильму Д. Завильгельского "Он был почти что знаменит", 1997 г. )

---

НУ  ШО  ТЫ  СВИСТИШЬ?   ЕСЛИ  Б  Я  НЕ  БЫЛ  В  САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ...

("Первый одесский концерт" Аркадия Северного)

  текст в первоисточнике с иллюстрациями и ссылками – http://blat.dp.ua/1odes_ist.htm

В феврале 1975 года был записан "Первый одесский концерт" Аркадия Северного – оркестровый концерт, открывший новую страницу и в творческой биографии Северного, и во всем советском магнитиздате. Эта запись давно и прочно носит титул одной из самых загадочных. И, наверное, такой уже и останется навсегда.

В общем-то, и по праву. Уже в самом её появлении было нечто мистическое, и народ неспроста придумывал про него столько легенд и мифов. В самом деле – такой стильный концерт по всем статьям должен был появиться не в Питере, а в Одессе, в крайнем случае – в зарубежной одесской диаспоре. И делать его должны были не питерские интеллигенты, ни разу в Одессе и не бывавшие, и не молодые музыканты из советских ВИА, а люди, для которых эта музыка просто совершенно родная. Но вот Провидению было угодно, чтоб всё получилось именно таким нетипичным образом...

Стоит ли удивляться, что и историю такого странного концерта никогда не удавалась толком воссоздать! – видно, карма тайны и мистики распространялась и на все даже самые реальные его аспекты и детали, которые пытались изучать историки жанра. И каждый раз складывалась какая-то противоречивая и совсем негармоничная картина, которую потом приходилось пересоставлять заново, с новыми противоречиями и дисгармонией...

И вот теперь мы дерзнули на очередную попытку постичь Неведомое. Собрав ту доступную информацию, что накопилась на сегодняшний день, мы предлагаем вашему вниманию очередной вариант этой таинственной исторической картины...

* * *

Завязка истории хорошо известна – всё закрутилось в конце 1974 года по затее известного ленинградского авантюриста, вдохновителя и организатора, Рудольфа Израилевича Фукса.

В то время он уже несколько лет занимался своим проектом "Аркадий Северный". Может, это звучит и пафосно, но к тому времени Фукс уже записал в исполнении Северного две оригинальных литературно-музыкальных композиции на одесскую тематику (так называемые "Программы для Госконцерта" или "Музыкальные фельетоны"), и ещё несколько сценарных концертов. Они поимели в народе довольно неплохой успех, который вполне доказывал, что это дело тянет уже действительно на "проект", – куда серьёзней, чем те забавы взрослых шалунов, когда в 1963 году студент "Корабелки" Рудик записывал студента "Лесопилки" Аркашу. Хотя, конечно, и в 1974 году Рудольф ещё смутно представлял себе масштабы и перспективы этого своего "проекта".

Но, тем не менее, всякие грандиозные идеи и планы ин зайн идише коп уже роились вовсю...

Впрочем, саму-то идею записать Аркадия Северного в сопровождении ансамбля особо оригинальной не назовёшь – в подобном жанре уже были записаны сотни дисков эмигрантской музыки, хорошо известной Р. Фуксу. Да и у нас к тому времени появилось не так уж мало записей блатных песен под ансамбль, хоть и далеко не студийного уровня, но всё равно имевших широкое хождение в магнитиздате. Однако у Фукса была мысль записать Северного не под такое "ВИАшное" сопровождение, которое, в принципе, можно было тогда услышать в каждом ресторане, а под нечто более оригинальное и стильное.

И с этим делом ему тоже особо-то не пришлось ломать голову. 

Фукс уже мог убедиться, что Северный наиболее эффектен в одесском жанре, – ну, или скажем точнее: в том жанре, который они с Фуксом считали "одесским"... В данном случае разница была непринципиальная, ибо главное, что народу такое нравилось. Советское официальное искусство тоже приложило к этому делу немало усилий – музыка, которую принято было называть "одесской", по советскому радио никогда не звучала, да и клезмерские мелодии, вышедшие на советских пластинках, можно было пересчитать по пальцам. Что, естественно, только подогревало интерес. И когда нечто подобное мелькало в качестве "муз. иллюстраций" в кино про революцию и Гражданскую, – как, например, целое одесское попурри в "Неуловимых", – это дело всегда воспринималось с восторгом. А уж о магнитиздате нечего и говорить – ленту с записями одесских песен в исполнении Алика Фарбера считал тогда должным иметь в своей фонотеке каждый второй музыкальный вольнодумец. Хоть музыкальное сопровождение там было самое что ни на есть простенькое.

Ну, а Рудольф Фукс на такие культурные запросы советской интеллигенции имел очень даже хороший нюх.

Первым шагом на этом новом творческом пути стала запись Аркадия под аккордеон и фортепиано в августе 1974 года, с самодеятельным аккордеонистом Костей, знакомым Фукса из соседнего двора Петроградской стороны, и пианистом, имя которого через столько лет, к сожалению, никто уже не может вспомнить. Правда, сам Фукс иногда говорил, что там и не планировалось ничего принципиально нового, и был сделан лишь своего рода "ремейк" на памятную запись 1963 года у В. Смирнова под "шумовой оркестр". Но не совсем. Тогда половину репертуара всё-таки занимали всякие лирические романсы, а тут, – видимо, таки следуя обозначенной концепции, – прозвучало много песен, уже исполнявшихся Северным в "одесских циклах", то бишь, "музыкальных фельетонах". Но получился ли у них здесь тот самый стиль, к которому стремился Фукс – это вопрос спорный... Как бы там ни было, останавливаться на достигнутом он не собирался. Хотя при всем при том особо широких знакомств в музыкантских кругах у Фукса не было, и неизвестно, что там могло бы получиться у него дальше...

Но вот тут-то Звёзды вдруг и сошлись самым невероятным образом, масть попёрла, и всё стало происходить на редкость складно и удачно....

А началось всё с того, что с Рудольфом Фуксом познакомился Владимир Ефимов – скромный советский служащий из института киноинженеров. Произошло это достаточно банально: Владимир собирал записи эмигрантов с фирменных дисков, и вот один из таких же знакомых меломанов и познакомил его однажды с известным коллекционером и "спекулянтом", а официально – таким же скромным служащим из НИИ "Ленпроект" Рудольфом. Молодые люди быстро нашли общий язык не только на почве музыки, но и всего прочего, чем обычно скрашивает свой досуг простая советская интеллигенция, – так что и здесь всё было просто и обыденно.

Но в один прекрасный день Рудольф познакомил Владимира ещё с одним простым совслужащим, экономистом из "Экспортлеса". Уже достаточно известным в мире магнитиздата как подпольный певец Аркадий Северный...

И, конечно, никто из них троих тогда даже и не подозревал, как грандиозно вырастет эта известность уже совсем через небольшое время. В том числе – и благодаря этому знакомству, на первый взгляд, вроде бы, ничего грандиозного не предвещающему...

Поначалу Ефимов просто стал принимать участие в домашних записях Северного, которые делал Р. Фукс. Писал он тогда на обычный магнитофон "Астра-4", то есть, ещё и попроще, чем фуксовский "Днепр-11".  Хотя к тому времени у него имелся уже и другой магнитофон, гораздо круче! Но он пока пребывал в стадии глобальной доработки... А поскольку этому магнитофону вообще предстояло сыграть особую роль во всей нашей истории, то на этом следует остановиться поподробнее.

 Итак, помимо "Астры", у Владимира Ефимова в то время был магнитофон "Яуза-10" – первый отечественный ламповый стереоаппарат, выпуск которого был начат в 1961 году, а в 1967 уже и закончен. Вообще-то, есть слух, что у советских людей этот магнитофон не пользовался очень уж большим спросом, потому что для рядового слушателя был дороговат – стоил целых 400 рублей, четыре рядовых зарплаты 60-х годов. А для нерядового меломана, коллекционера, вроде бы, плоховат – до западных аппаратов он всё-таки не дотягивал. Но, как известно, наши отечественные Кулибины умудрялись модернизировать и неплохо настраивать и такую технику. Так произошло и у Ефимова. Один знакомый, прилично разбирающийся в технике, и сам имеющий хорошо настроенную "Яузу", очень рекомендовал ему этот магнитофон. Эра массовой ламповой техники уже подходила к концу, но и Владимира и его "технического руководителя" привлекал именно ламповый звук. И вот Ефимов приобрел в комиссионке эту "Яузу-10", и приступил к её глобальной модернизации.

Тогда он работал в институте киноинженеров на кафедре технологии металлов, а рядом была кафедра звукотехники, и трудившиеся там грамотные ребята-инженеры дали ему настроечные ленты. А кроме того, Владимир приобрел ламповый вольтметр, осциллограф, и ещё кучу необходимых вещей, чтоб всё сделать на серьёзном уровне. Прежде всего "Яуза" была переделана на сквозной канал. Забегая вперёд, скажем, что это было далеко не всё! – потом Владимир переделал аппарат ещё и под "копир", сделал дополнительные держатели для лент и добавил головку для перезаписи... Можно смело утверждать, что настолько модернизированных "Яуз" в Питере было немного.

Правда, сам Владимир считал, что компоновку и оформление в этом аппарате ему так и не удалось привести в законченный вид, и поэтому решил всё воплотить и доделать в другом магнитофоне. Следующим был "Маяк-201"... но всё это уже не относится к нашей истории.

В общем, у Ефимова был вот такой чудо-аппарат, сконструированный для перезаписи всяких коллекционных фонограмм. И записывать на него "живьём" он изначально никого не собирался, – напомним, что подпольные "студийные" записи в ту пору ещё и не были особо распространены, это дело в СССР только-только развивалось. И В. Ефимов, конечно, даже не предполагал, что именно ему предстоит внести в него весьма существенный вклад.

Но магнитофон магнитофоном, а главная историческая роль Владимира Ефимова состоялась всё-таки в ином... Именно к нему Рудольф Фукс и обратился однажды с просьбой найти музыкантов для осуществления той самой, овладевшей им грандиозной идеи – записи Аркадия Северного под "одесский оркестр".

Почему к нему? – этого уже ни Фукс, ни Ефимов точно сказать не могут. Может, Владимир рассказывал Фуксу о том, что у него есть друзья в музыкантском мире, потому что срочную службу в рядах Советской Армии он проходил в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа. Кстати, вот и ещё одна случайность – Ефимова, как человека с техническим образованием по специальности звукотехника, могли призвать служить в войска связи, – и не состоялось бы у него тех знакомств, сыгравших решающую роль во всей нашей истории... Но к счастью, Владимир попал обслуживать звуковоспроизводящую аппаратуру в ансамбль ЛенВО.

Может быть, Фукс обращался ещё к кому-нибудь из своих знакомых с аналогичной просьбой, а может, и нет – этого сейчас уже не восстановишь. Но как бы там ни было, Владимир Ефимов получил от него однажды вот такое задание – подобрать музыкантов для записи одесских песен. Именно так оно и прозвучало. Эта творческая концепция, как мы говорили, у Фукса уже была вполне обдумана. Конкретно – Фукс просил найти скрипку, фоно, ударника и гитару. Опыт с аккордеоном, видимо, повторять не хотелось, да и "Одесса" однозначно требовала скрипки.

Впрочем, у Владимира Ефимова и не было столь широко круга знакомств среди музыкантов, чтоб кого-то там выбирать специально под эту "концепцию", – и он просто позвонил тому музыканту, которого лучше всех знал, и который первый пришёл на память – знакомому по армейскому ансамблю басисту Володе Васильеву. В то время он уже работал в знаменитом ансамбле "Поющие гитары", а в музыкальном мире Питера был известен под прозвищем "Царь", которое получил от В. Левенштейна – Севы Новгородцева, ещё во время работы в ансамбле "Добры молодцы". "Царь", конечно, увлекался в первую очередь рок-музыкой, но как профессионал, по идее, должен быть уметь играть в любом стиле. Ну, а насколько Васильеву могла оказаться близка и интересна такая "творческая задача", Ефимов в то время особо глубоко не задумывался.

А между тем В. Васильеву подобная музыка была не близка ни с какой стороны, он никогда ею не увлекался, и не занимался, и представление обо всём этом имел самое расплывчатое. По его собственным воспоминаниям, даже его родители никогда не слушали ни блат, ни эмигрантов. А для Владимира, как для и большинства его товарищей, вся подпольщина СССР существовала лишь в виде записей Высоцкого и Галича. В общем, трудно было найти музыкантов, более далёких от нужной Фуксу "одесской музыки", чем эти молодые ребята, полностью увлеченные роком, и пытавшиеся делать что-то подобное хотя бы в формате ВИА, – поскольку официально в советской эстраде никакого рока тогда не существовало. Тем, кто подрабатывал игрой в ресторанах, доводилось хотя бы изредка играть и "блатняк"; ну, а на танцплощадках, где В. Васильев в основном и выступал до своей работы в профессиональном ВИА, ничего подобного никогда не игралось.

Так что предложение В. Ефимова явилось для "Царя" полной неожиданностью. Тем не менее, он довольно уверенно обещал подобрать музыкантов, – и действительно, сделал это достаточно быстро.

Как рассказывал В. Васильев, он сразу же вспомнил про своего хорошего знакомого всё по тому же армейскому Ансамблю песни и пляски – пианиста Александра Резника. Ему-то Одесса была не чужой – до армии Александр успел поработать в ансамбле теплохода "Тарас Шевченко" Черноморского морского пароходства, где приобрёл большой опыт игры в самых разных жанрах. И в армейском ансамбле, как вспоминает В. Васильев, Резник проявил себя не только как виртуоз игры, но и, что самое главное, – как блестящий "стилист". Там было много пианистов, и не только тех, кто может играть лишь по нотам; были там и виртуозы, которые могли сыграть всё, от джаза до классики, – например, знаменитый в будущем Владимир Габай. Но так красочно и оригинально обыгрывать музыкальные темы любого жанра, как это делал Резник, больше не умел почти никто. Правда, Владимир Васильев вспоминал и о другом таком же универсальном виртуозе, Михаиле Аптекмане, – но тогда тот оказался то ли "вне досягаемости", то ли слишком занят – и тогда Владимир обратился к Резнику, работавшему в то время пианистом в ресторане гостиницы "Астория". Это решение, выражаясь официозным языком тех лет, оказалось воистину судьбоносным: в общем-то, благодаря именно этому у них и получилась в дальнейшем такая стильная музыка.

Впрочем, не менее удачно у В. Васильева вышло и со скрипкой, которую в соответствии с задуманной концепцией просил Р. Фукс. Тут тоже не пришлось далеко ходить – Васильев вспомнил, что его друг и коллега по "Поющим гитарам", гитарист Семён Шнейдер заканчивал музыкальную школу по классу скрипки. Видимо, как и положено еврейскому мальчику. Насколько он мог быть увлечён клезмером или одесской музыкой, В. Васильев не знал, они с Семёном тогда и не обсуждали особо эту тему, – но тем не менее, выбор оказался так же удачен, и Шнейдер сыграл партию "одесской скрипки" на высоком уровне.

Предложение сыграть "под Одессу" Резник и Шнейдер приняли не то, чтобы с энтузиазмом, но с интересом. Да и сам В. Васильев, совершенно далёкий от такого жанра, говорил, что и ему было интересно попробовать, хоть это и не та музыка, которую захотелось бы играть каждый день. На ударные "Царь" пригласил Юрия Иванова, своего знакомого ещё по школьному ансамблю.

Надо, кстати, заметить, что в это время, в январе 1975 года, в "Поющих гитарах" уже вовсю начались репетиции рок-оперы "Орфей и Эвридика", премьера которой состоялась летом. Но Васильев и Шнейдер, несмотря на загруженность, всё-таки нашли время поучастовавать и в блатном проекте.

В общем, вот так, практически случайно, получилось просто стопроцентное попадание – судьба, видно, действительно благоволила Рудольфу Фуксу. Ведь в итоге этот сессионный состав молодых музыкантов, занимавшихся в жизни совершенно другим жанром, сыграл так, что потом все слушатели были уверены – это играют люди, которые всю жизнь занимаются такой музыкой, и которая в их жизни и творчестве занимает очень важное место. Действительно, всё было сделано настолько стильно, что могло сложиться только такое впечатление.

Итак, сколоченный "Царём" коллектив 15 января 1975 года собрался на его квартире, – вернее, в комнате в коммуналке на Наличной улице, дом № 7.  У Васильева дома было пианино "Красный октябрь", ну и, естественно, усилитель с басовой колонкой для бас-гитары. Остальное пришлось приносить музыкантам. Вскоре Владимир Ефимов привёз сюда на такси и Аркадия Северного. По воспоминаниям Ефимова, встретились они с Аркадием в этот день на квартире одного электрика с улицы Олега Кошевого – Владимира Раменского. Тот был уже почти год знаком с Аркадием, познакомил их известный коллекционер, знакомый Р. Фукса Сергей Иванович Маклаков, а незадолго до этой записи Аркадий познакомил с Раменским и Ефимова. И вот с квартиры Раменского все поехали на такси на Наличную, и при этом Раменский взял свой магнитофон какой-то импортной марки. Фукс на записи не присутствовал – и, что интересно, причину этого В. Ефимов называл довольно неопределённо. То ли Фукс в этот день работал, и никак не мог попасть, то ли его и не приглашали, хотели сначала послушать сами, что у них получается... То есть, в любом случае выходит, что к этому мероприятию и не относились, как к полноценному концерту.

 О подробностях записи её участникам запомнилось не так уж много. Все собрались, быстро расставились, и за полтора-два часа "чёсом" всё сделали и разбежались. Все куда-то спешили, у всех были дела. Показательно хотя бы то, что за эту "репетицию" ни музыкантам, ни Северному денег не платили. Встретились просто для того, чтоб познакомиться и отыграть несколько вещей. В итоге было записано всего полчаса, – как раз одна сторона катушки диаметром 15 см, с лентой на лавсановой основе, тип 10. Катушки большего размера "Яуза-10" не вмещала.

Песни для записи подобрал в основном Ефимов – немного уличного жанра, немного КСП, песня А. Галича, классический романс "Ямщик, не гони лошадей"; а песню А. Димитриевича "Пропил Ванька" мог включить в репертуар и сам Аркадий – по воспоминаниям Ефимова, он часто слушал у него записи Димитриевича, чтоб, по его собственным словам "набраться вдохновения". Под занавес же вообще спели битловскую "When I’m Sixty-Four"! Так что над репертуаром голову особо не ломали. Однако тут тоже есть один весьма интересный и примечательный момент – ведь именно на этой записи впервые прозвучала песня на стихи присутствовавшего здесь В. Раменского – "Как хотел бы я стать Есениным". Никто, конечно, не мог и предполагать, во что это дело в дальнейшем выльется и разовьётся. Что песни на его стихи займут отдельное большое место в творчестве Аркадия Северного, а по большому счёту вырастет всё это вообще в отдельный жанр, доэволюционировавший в итоге до т. н. "Русского шансона" – но к нашей истории он уже никакого отношения не имеет.

Как вспоминает В. Ефимов, Раменский сам предложил исполнить песню на свои стихи. Скорее всего, Аркадий был уже хорошо знаком с творениями Раменского, но, к сожалению, точно этого уже не выяснить...

Впрочем, основная роль Раменского на этой записи была всё-таки техническая, – как мы уже говорили, он записывал на второй магнитофон. Правда, несмотря на его импортный аппарат, запись получилась низкого качества. У Ефимова на модернизированной "Яузе" качество было получше, но всё равно очень далеко от совершенства. Вероятно, тут виновата была не в последнюю очередь плохая акустика маленькой комнаты Васильева.

И вот, хоть это была всего лишь репетиция, и запись длиной только полчаса, но новоиспеченный ансамбль уже получил и собственное имя. В полном соответствии с заявленным жанром – "Бандиты". По крайней мере, так значится на коробке с записью В. Ефимова. Но вот придумали ли такое название сразу на записи, или это было сделано позже – этого сейчас уже никто не помнит. Впрочем, это название в народ не ушло и среди коллекционеров почему-то тоже не прижилось. Хотя само слово "бандиты", надо заметить, в те относительно спокойные времена звучало совсем не так, как теперь, и воспринималось скорее даже юмористически.

Правда, и сама запись "репетиции" не имела широкого хождения ни в народе, ни у коллекционеров, – вероятно, никто её и не пускал в раскат, не считая удачной. Владимир Ефимов вспоминал, что С. И. Маклаков, который, вроде бы, был в числе самых первых слушателей этой записи, охарактеризовал её одним словом – "Дерибас!" Что, в общем-то, и неудивительно – сам Сергей Иваныч практически только что записал первый концерт "Братьев Жемчужных" почти на студийном уровне, на аппарат AKAI-200d. Поэтому качество ефимовской записи его не впечатлило. Конечно, Ефимов давал тогда эту запись не только Маклакову и Фуксу, но сейчас уже, к сожалению, невозможно восстановить все возможные пути первоначального распространения. А ведь это представляет вообще чрезвычайный интерес в отношении всех записей, произведенных тогда, – но увы! – паровоз истории уже давно и безвозвратно увёз нас от тех времён...

Возвращаясь же к несостоявшемуся имени ансамбля, заметим, немного забегая вперёд, что название "Бандиты" значилось у Ефимова на коробке не только с "Репетицией", но и с основным концертом, тем самым "Первым одесским", – однако и вместе с ним название всё равно в тираж не ушло.

Как оценил запись репетиции Рудольф Фукс – история не сохранила, но, по-видимому, огрехи записи его не смутили, а игра музыкантов вполне понравилась. Потому что Рудольф полным ходом продолжил подготовку к осуществлению исторической записи.

Поскольку с ансамблем вопрос уже был решён, Фуксу оставалась только всяческая организационная суета, в первую очередь – с обеспечением помещения, под которое был, естественно, запланирован актовый зал его родного института "Ленпроект". По воспоминаниям самого Рудольфа, особых проблем у него это не вызвало, потому что с заведующим радиорубкой актового зала Леонидом Вруцевичем сотрудничество велось уже давно, ещё с той записи августа 1974 года под аккордеон и фоно. Так что к услугам наших музыкальных подпольщиков оказался зал с хорошей акустикой и концертным роялем, – который, по свидетельству В. Васильева, привёл Александра Резника в полный восторг, потому что был совершенно по-джазовому расстроен в четверть тона.

Да и вообще, Рудольф Фукс был вполне своим человеком в этом актовом зале, поскольку он участвовал в самодеятельном ленпроектовском ансамбле "Сакс и струны", частенько проводившем здесь свои репетиции. Кстати, здесь же нередко выступал и известный бард Евгений Клячкин, работавший в том же "Ленпроекте", и Вруцевич с Фуксом записывали некоторые его выступления. А партком "Ленпроекта", видимо, не относился к числу тех, что блюли тотальный идеологический контроль за самодеятельностью. В те времена партийные деятели встречались уже самого разного толка – как сталинской закалки, так и вполне либеральные. И поэтому в закоулках развитого социализма могли неожиданно твориться такие дела, которые, по идее, происходить никак были бы не должны.

Вот таким же образом организовалась и запись блатного концерта во вполне солидном советском проектном учреждении, да к тому же и совсем рядом с сакральным местом – музеем Великой Октябрьской Социалистической Революции, что в здании быв. особняка Кшесинской, в котором в 1917 году располагался ЦК РСДРП(б), и вождь мирового пролетариата неоднократно обращался с балкона с пламенными речами к революционному народу. Мало того – в доме № 1/5 по улице Куйбышева, непосредственно примыкающем к торцу "Ленпроекта", в те годы жил не кто иной, как... Григорий Васильевич Романов, Первый секретарь Ленинградского обкома и член Политбюро ЦК КПСС! Так что топтун под окнами там имелся вне всякого сомнения.

Тем не менее, Фуксу с Вруцевичем не составило особого труда организовать в один из выходных дней февраля мероприятие в актовом зале родного института, с приглашением нескольких музыкантов со стороны. Якобы для очередной репетиции музсамодеятельности. Где-то в недрах ленпроектовских архивов должна была храниться и соответствующая разрешительная бумага для вахты, но увы, – найти этот исторический документ теперь уже совершенно нереально... 

Итак, в одно из февральских воскресений и началось это событие, позже вошедшее в историю, как "Первый Одесский концерт" Аркадия Северного...

Было это либо 16-го числа, либо 23-го, – назвать точную дату мы пока не берёмся, в отношении датировки есть небольшие сомнения, о которых будет рассказано ниже. В общем, в этот воскресный день вся компания в назначенное время, около 11 утра, собралась у станции метро "Горьковская", откуда по стройным аллеям парка Ленина всего пять минут хода до площади Революции, где возвышался грандиозный сталинский ампир "Ленпроекта".

Сложности начались с самого начала – Владимир Васильев опоздал на 2 часа, и остальным участникам пришлось его ждать в вестибюле метро – на улице было холодно. Как говорил по этому поводу Рудольф Фукс – "Все евреи пришли, а русского нет! Васильева следующий раз будем приглашать на три часа раньше, чтобы пришёл вовремя..." Впрочем, причина у "Царя", как он сам вспоминает, была вполне уважительная – он с утра был на репетиции "Орфея и Эвридики", откуда уйти никак не мог.

Сам Фукс подъехал к метро на машине – у него тогда были "Жигули" первой модели, – а вот Ефимов свой громоздкий аппарат и микрофоны вёз на общественном транспорте от своего дома на шоссе Революции. Что ж, это тоже было символично – маршрут от шоссе Революции до площади Революции. А когда, наконец, дождались Васильева, и добрались до "Ленпроекта", всё это добро, плюс ещё и ударную установку, поскольку Ю. Иванов принес свои барабаны, – пришлось тащить на 7-й этаж, где и был актовый зал.

Ну, а там доставленную аппаратуру надо было ещё расставить и подключить. В зале уже были поставленные Вруцевичем ленпроектовские микрофоны и звуковые колонки, предположительно от киноустановки "Украина". Владимир Ефимов установил свою гордость, – конденсаторный микрофон 19А-9, взятый напрокат по месту работы на "Ленфильме". Поставлен он был естественно, на самый ответственный участок – на вокал. Бас-гитара В. Васильева, – болгарская бас-гитара "Орфей" 1968 года, на которой, кстати, он играет и до сих пор, – была подключена к венгерскому басовому усилителю BEAG AEX-250 и звучала через колонку "Украины". Усилитель тоже принадлежал Васильеву, у "Ленпроекта" не было такой фирменной аппаратуры. На фотографиях запечатлено, что к этому усилителю подключена ещё и электрогитара, но эти снимки делались в конце записи. А в начале электрогитары ещё не было, её принесли позже – о чём мы расскажем далее, в соответствующем месте.

Второй микрофон, – который Ефимов приобрёл у Фукса, – поставили к роялю. В общем, микрофоны распределили по каналам не особо мудрствуя: в одном – голос и инструменты, в другом – фоно. Стереозапись на непрофессиональных студиях примерно таким образом и осуществлялась в те времена. Тем более, что даже никакого микшерского пульта у Ефимова не было. Вруцевич писал на свои микрофоны через какое-то коммутационное устройство, – по идее, в аппаратуре "Ленпроекта" должна была иметься подобная штука для сведения звука на различных мероприятиях и выступлениях самодеятельности. Но подробности выяснять уже негде...

Однако отдельный вопрос вызывает другой микрофон, запечатленный на фото, – который также установлен на вокал. Он весьма похож на ленточный МЛ-16, очень качественный микрофон, которые в те времена имелись далеко не в каждой студии! К сожалению, о его принадлежности ни Ефимов, ни Фукс ничего прояснить не смогли. Фукс предполагал, что это всё-таки микрофон Л. Вруцевича, но мог ли такой крутой микрофон быть в ленпроектовской аппаратуре? – этого тоже, увы, уже не выяснишь...

Расстановкой инструментов и микрофонов руководил лично В. Ефимов, как дипломированный звукотехник. Не обошлось и без сложностей – звук барабанов оказался слишком сильным, и барабанщика пришлось отодвигать к самой стене.

А вот на сколько магнитофонов велась эта запись – как ни странно, но до сих пор точно не известно! Кроме уже известной знаменитой "Яузы-10" Ефимова там был казённый монофонический магнитофон "Тембр-2" Л. Вруцевича... и наверняка должен был присутствовать и магнитофон Фукса. Но все сведения про него путанны и противоречивы. Когда-то Фукс говорил, что писал концерт на "Днепр-11" – огромный ламповый аппарат, на который до этого записал уже немало гитарников Северного. Однако рассказы о записи "Первого одесского" на "Днепр" с самого начала вызывали некоторое недоумение. Всё-таки в 1975 году это был уже совсем архаичный магнитофон, не говоря уж о том, что громоздкий и неудобный. Но, с другой стороны, известно, что многие меломаны начала 70-х действительно довольно долгое время держались за "Днепры", так как первые транзисторные модели советских магнитофонов заметно уступали в звуке. Но затем Фукс вспомнил, что у него к тому времени уже был другой магнитофон – тоже "Тембр-2"... Так что этот вопрос пока так и остаётся тайной. А главное, что монофоническая фонограмма концерта известна пока что только в одном варианте...

И поскольку добавить тут больше нечего, а делать выводы пока ещё не из чего, остаётся только сказать шаблонные слова – что мы не ставим на этом точку, оставим эту историческую загадку кладоискателям, и т.д. и т.п...

Но вернёмся в актовый зал Ленпроекта. Тут, наконец, всё расставлено и настроено, и можно начинать запись...

Итак...

– Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!

Да, именно так начиналась фонограмма, больше всего известная на просторах Союза ССР. И, казалось бы, это вполне логично, что концерт начинается именно такими словами – блатной артист представляется публике...

Однако так начиналась наиболее известная советским слушателям фонограмма, пошедшая в раскат от знаменитого ленинградского коллекционера Н. Г. Рышкова. А вот на фонограмме В. Ефимова Северный начинает свой концерт, обращаясь к публике совсем с другими словами:

– Ну шо ты свистишь? Если б я не был в Санкт-Петербурге, я бы тебе сказал, шо свисти-таки в болт. Там дырка есть. А я-таки в Одессе, и поэтому я могу тебе спеть только песню...

Николай Гаврилович, скопировав фонограмму Ефимова, переставил эти слова и следующую за ними песню "В Одессе я родился" в самый конец.

Но сделал он это вовсе не из художественных соображений, не потому, что фраза "Я же ж Аркадий Северный" показалась ему более подходящей. Просто вступление про болт и песня "В Одессе я родился" на той ленте, которую Ефимов дал переписать Рышкову, были в значительно худшем качестве, да к тому же ещё и моно. Рышков, видимо, не хотел, чтоб товарная фонограмма начиналась с такого фуфла, и задвинул её в самый конец, вроде как бонусом для ценителей полных вариантов.

А вообще, конечно, очень жаль, что эта песня на растиражированную фонограмму не попала в хорошем качестве. Ведь именно в ней Семён Шнейдер сделал свой знаменитый запил на скрипке, о котором потом не раз вспоминал с восхищением Рудольф Фукс...

Но отчего ж так получилось с записью начала концерта?

Наверное, если бы Владимир Ефимов знал, как сильно будет волновать этот вопрос исследователей через сорок лет, он бы не стал делать того, что сделал; но тогда молодой звукорежиссёр относился ко всему легко и просто... Ему не понравилось, как у него записалась эта песня, и он, не долго думая, сделал копию, где переписал эту песню в моно. Качество получилось заметно ниже, но Ефимов считал, что в стереоварианте эта песня была у него ещё хуже...

В общем, высокохудожественное вступление к концерту оказалось перенесено в самый конец. Порушилась ли от этого "художественная концепция"? – кто ж его знает... Сам Рудольф Фукс уже не помнит, хотел ли он вложить какой-то глубокий смысл,  когда предлагал в качестве вступления такую вот хохмочку – "шо свисти таки в болт". Может, тут задумывалось как раз нарочитое отсутствие смысла, чтобы сразу представить запись некоей "выхваченной из жизни" зарисовкой старой Одессы, которую каждый слушатель сможет домысливать, как пожелает. А может, была вообще просто спонтанная шутка, абсолютно безо всяких "творческих задач", которые мы тут теперь пытаемся тщетно понять или придумать... В любом случае – была там концепция, нет ли, – все мы уже привыкли к такому вступлению, которое когда-то услышали, а интерпретировать и домысливать, и в самом деле, можем, как захочется.

Ну, а  в актовом зале "Ленпроекта" запись пошла своим чередом. Здесь уже всё было основательней и серьёзней, чем на репетиции. Фукс заранее составил сценарий, Ефимов написал на листках тексты подобранных песен. В каждой песне Фукс четко распределял "роли", ставил задачи и т.д. Музыканты каждую вещь играли не с ходу, а заранее проигрывали материал. И даже Северному пришлось не только импровизировать, по своему обыкновению, а тоже вникать в исполняемый номер.

С музыкой всё получилось именно так, как и задумывал Фукс – благодаря стараниям Резника и Шнейдера уже с самых первых тактов слушатель целиком окунался в тот самый романический "одесский дух", столь  привлекательный для советской публики. Особо впечатлительные могли вполне ощутить себя где-нибудь в "Гамбринусе", в славную эпоху между первой и второй русскими революциями, или в благословенные годы нэпа... Хотя по большому-то счету, от настоящей классики всё это ушло довольно далеко.  Взять хотя бы то, что тут звучало много музыкальных цитат-"аллюзий" из советской эстрады – например, "Песенка о весёлом ветре" в проигрышах в "Жил я в шумном городе Одесса", или музыкальное вступление "Песня остается с человеком", сыгранное перед "Помню, помню, помню я"... Эти творческие шутки, как вспоминал В. Васильев, рождались экспромтом, а кто именно был их автором – сегодня уже не вспомнить. Впрочем, все эти совершенно, вроде бы, "неодесские" фишки за столько лет звучания стали казаться нам уже абсолютно органичными. И представить без них эти песни сейчас уже невозможно.

Что же касается репертуара, подобранного Р. Фуксом – то он, похоже, также не отображал каких-то глобальных задач и идей, кроме одной, – создать "одесскую атмосферу".

Притом, Фукс решил здесь не повторятся, и не переигрывать старый репертуар из гитарных "одесских циклов".  Две песни были авторства самого Рудольфа – та самая "В Одессе я родился", и "Вы хочете песен – их есть у меня!" – песня, первая строчка которой стала уже просто крылатым выражением.  И ещё в двух песнях он написал свой текст на известные мелодии. Это – "С добрым утром, тётя Хая" на мотив еврейской песни "Йосл", написанной в Нью-Йорке в 1923 году; ну, и, наконец, бессмертная мелодия – "Семь-сорок"! Именно после "Первого одесского" спетый здесь вариант текста разлетелся по всей стране, и стал настолько популярен, что в авторство Фукса уже никто и не верил. Потому что каждый второй рассказывал, как эту песню пела ещё его прабабушка.

А между тем, никто не мог толком сказать, кого же это ждут к себе на двор Фонтаны и Пересыпь, и кто "славный, добрый" подъедет в семь-сорок? Потому что в исполнении Северного это место было записано не особо чётко, и уж тем паче не могло быть нормально расслышано с десятых магнитофонных копий... А Рудольф Фукс имел в виду несостоявшийся приезд в Одессу основателя сионизма Теодора Герцля! И пелось там так: "...наш славный, добрый Федя, то есть Теодор".

Впрочем, для такой знаменитой мелодии одного варианта текста показалось, видимо, мало, и здесь же на неё исполнили ещё одну, уже классическую народную песню "Шёл трамвай десятый номер". Упоминание о которой можно встретить в романе Ильфа и Петрова "Золотой телёнок".

Из настоящей одесской классики было взято ещё несколько песен – "Здравствуйте, моё почтенье", песня со знаменитой фразой на псевдоидише Северного "Азохтер махтер абгемахт фахтовер ят", которую до сих пор никто не может перевести, а некоторые для простоты стали считать, что там поётся "фартовый яд". Затем, очень популярная  в  Одессе  песня  20-х  годов  "Ужасно  шумно  в  доме  Шнеерсона"  на слова  М.  Ямпольского,  о которой К. Паустовский упоминал в  книге Время больших ожиданий".

Правда, в спетом здесь варианте от первоначального текста осталось очень мало, зато были использованы куплеты из другой весёлой песни про еврейское казачество. Впрочем, подобные компиляции в жанре всегда были вполне обычным делом. На тот же залихватский мотив была написана и песенка "Алёшка жарил на баяне", также прозвучавшая в этом концерте. Нашлось место и для эмигранской темы: песни из репертуара П. Лещенко "Сашка", "На Одессе жил Алёша рыжий", знаменитая "Чёрная моль" Марии Веги.

Но не обошёл вниманием Фукс и "современное прочтение" одесской темы – две песни были взяты из фильмов, и обе – написанные В. Высоцким. Вернее, Высоцким была полностью написана только одна: "Дамы, господа..." из фильма "Опасные гастроли".  А вот вторая, из фильма "Интервенция", им была только дописна к уже существующим народным куплетам, приведенным в пьесе Л. Славина, по которой и ставился фильм.  Но самое главное, что "Интервенция" тогда в прокат так и не вышла, и этот вариант песни, с куплетами Высоцкого, Фукс заимствовал с его магнитофонных записей

Ну, а кроме того, было исполнено, конечно же, и несколько классических блатных песен. В общем, репертуар вышел настолько пёстрым, что тут, казалось бы, и речи не могло быть о каком-то стилистическом единстве и выдержанности... если б у Рудольфа Фукса не было такого парадоксального таланта – делать гармоническую композицию из самых плохосочетаемых вещей. Так вышло и в этом концерте – весь репертуарный винегрет слушается буквально на одном дыхании. Поэтому мы не будем уже описывать подробно, какие песни там ещё были исполнены, этот обзор и так уж изрядно затянулся, – а концерт надо просто слушать.

И надо, кстати, заметить, что именно из-за "цельности" этого концерта мы и затеяли сейчас разговор обо всех песнях, которые в него вошли. Но в тот первый день записи, о котором, собственно, и велась речь, была записана только лишь часть – около 30 минут, одна сторона катушки В. Ефимова. Больше записать не получилось – из-за опоздания Васильева было потеряно слишком много времени, и никто больше задерживаться не мог.

Кстати, Ефимов писал здесь уже не на советскую ленту "Свема" тип-10, как "репетицию", а на фирменную ОRWО-121 – ленту толщиной 27 мкм, которой хватало на 30 минут звучания каждой стороны 13-сантиметровой катушки. В те времена такая лента была крайне дефицитным товаром, и достать её в обычном магазине было вообще невозможно, надо было искать в комиссионке на Апрашке, или на толкучке в Автово, на Краснопутиловской. Притом и стоила она достаточно дорого. Но ради такого мероприятия можно было и потратиться на фирменную ленту. Частоты, которые получились на "Свеме", не вполне удовлетворяли Ефимова. Как он сам говорил – "низы и так пропишутся, а для хороших верхов нужна хорошая лента".

Закончился этот первый сеанс на песне "Мой приятель студент" – современной авторской песне Игоря Эренбурга, вполне, впрочем, попадающей в стилистику концерта. Причём, музыкальный проигрыш в конце – в качестве которого использовали знаменитую хасидскую мелодию "Hevenu Shalom аleichem", – на монофонограмме уместился полностью, а вот у В. Ефимова – нет. И что интересно, тут запечатлелась одна характерная особенность ленты ОRWО – в её конце ферромагнитный слой наносился не на всю ширину ленты, а плавно сходил на нет по косой линии. Соответственно, и запись, доходя до этого места, не обрывалась резко, а затухала, как при микшировании. Что как раз и можно услышать в конце фонограммы Ефимова.

Ну, а через неделю в этом же актовом зале "Ленпроекта" состоялся заключительный сеанс записи "Первого одесского концерта". С точной датой, опять-таки, есть неоднозначность... В своих рассказах В. Ефимов уверенно называл дату 23 февраля, но вот к чему её относить – к началу исторической записи, или к её завершению? – непонятно... И в том, и в том есть своя логика. Так что можно датировать сеансы записи по разному. 16 и 23 февраля, или 23 февраля и 2 марта, –  стопроцентных оснований пока нет ни за один, и поэтому в качестве рабочих гипотез надо оставить оба. Ибо, как показывает история, слишком многое из того мы уже объявляли "окончательным", потом приходилось опровергать...

На этот раз всё обошлось без опозданий, времени на запись было больше, но начали её всё равно лишь после полудня. Тем более, что всю аппаратуру надо было подключать заново. И тут Владимир Ефимов расположил микрофоны совсем по-другому, даже поменяв каналы местами, и к тому же подключил параллельно ещё один микрофон... Ну, а что было дальше – хорошо известно всем любителям жанра, и до сих пор вызывает неоднозначную реакцию в их среде. Реплики, которые подавал Ефимов в этот микрофон во время записи, по мнению подавляющего большинства, оказались совершенно излишни. Как выразился Рудольф Фукс – "только портил фонограмму". Однако в своё оправдание В. Ефимов приводит вполне резонный аргумент: писали-то это всё для себя. Он думал таким образом оживить концерт, хотел попробовать "разный звук".

Произошли изменения и в аккомпанементе – на эту запись барабанщик Ю. Иванов не смог придти, и пришлось обходиться без него.

Конечно, звучание ансамбля без ударника должно было стать беднее, но Р. Фуксу пришлось с этим мириться, не отменять же из-за этого запланированное и подготовленное мероприятие. К тому же, главную фишку – "одесский" стиль обеспечивали всё-таки в первую очередь скрипка и фоно, а не ударник. Впрочем, для того чтобы какой-то ритм всё-таки звучал, решено было отбивать его хотя бы подручными средствами – для чего Аркадий использовал лежащую на стуле газету. Кто придумал такой ход, участники уже точно не помнят, но, скорее всего, сам Северный. Правда, стучал газетой он не так уж долго, вскоре забросил и её, но на стильности музыки, которую в тот день выдавал наш "староодесский" ансамбль молодых питерских музыкантов, это практически не сказалось.

Зато на этой сессии аккомпанемент обогатился электрогитарой С. Шнейдера, – инструментом по его "основной специальности" в ВИА. Чья это была идея – Р. Фукса, или самого Шнейдера, сейчас уже никто не помнит. Но поскольку здесь так и продолжалась "одесская тема", и скрипка должна была обязательно звучать, Семёну пришлось играть на этих инструментах попеременно. Иногда даже меняя их прямо по ходу песни. Р. Фукс не раз вспоминал, как помогал ему тогда  на сцене, забирал гитару, и подавал скрипку.

И надо заметить, что такое кардинальное изменение звука по сравнению с первой частью концерта, породило в дальнейшем в среде любителей и коллекционеров самые разные версии, и даже легенды, – в наиболее терминальном случае гласящие, что это – не больше не меньше, как записи с разных пластинок (эмигрантских, разумеется)!  В менее фантастических версиях предполагалось, что всё писалось в один день, а Ефимов переставил микрофоны, когда закончилась его лента. Но поскольку при этом рассказ о двух сессиях записи уже был известен, последние три песни выносились в некий отдельный мифический "Концерт в Ленпроекте"... В общем, в историографии концерта царил сущий бардак, пока из рассказов Ефимова и Фукса, не вырисовалась наконец, хоть какая-то ясность о том, как же распределялась эта запись по сессиям Хотя и не до конца.

Дело в  том, что второй стороны ленты ORWO хватило до песни "Чёрная моль", причём в самый притык – лента закончилась на самых финальных аккордах песни. Больше фирменной ORWO у Ефимова не было... Оставшуюся часть концерта пришлось писать на отечественную "Свему", на вторую сторону той бобины, где была записана "репетиция". Характеристики этой ленты отличалась от ORWO, и звук этой части концерта, соответственно, тоже имел отличия. И, разумеется, это тоже породило в среде коллекционеров недоумение и самые разные версии. Но кто же мог знать, что запись была распределена не только по дням, но и по лентам! А непосредственные участники записи и не придавали значения таким мелочам, и никак не могли предположить, что через много лет всё это будет представлять для кого-то столь жгучий интерес.

Писали концерт, по воспоминаниям В. Ефимова, до самого вечера, потому что тут, как и на предыдущем сеансе, всё делалось не с ходу, а с предварительными прогонами. А вот сколько всего песен тогда было сыграно и записано – этого Владимир, увы, не помнит. По его рассказам, записывал он не все песни, – когда песня звучала, по его мнению, неудачно, он просто не писал её, и отматывал ленту назад. Но дело в том, что Ефимов так поступал не только на этом концерте, и теперь восстановить детали, конечно, уже невозможно. А между тем, точно известно, что на этом концерте песен звучало больше, чем известно по ефимовской фонограмме, и они даже сохранились в монофонических записях – но только лишь часть их стала недавно доступна в общественном достоянии.

Ну, а под занавес Рудольф Фукс включил сюда ещё одну песню собственного сочинения "Люблю я сорок градусов", – уже совершенно выбивающуюся из музыкальной "одесской" стилистики. Но зато в ней музыканты смогли от души продемонстрировать своё умение играть в современных ритмах полузапретного рока.

И очень может быть, что блок песен, записанных в таком стиле, был гораздо больше! И вот тут-то и были сыграны те самые "неизвестные" песни. По крайней мере, то, что можно сейчас услышать (например, песня "На Молдаванке музыка играет"), по стилю вполне встаёт в один ряд с "Люблю я 40 градусов", а не со всей остальной "Одессой". Может быть, записав основную программу, Фукс решил, что неплохо бы изобразить и чего-нибудь совсем в иной стилистике. Но увы, – ни одной аутентичной копии пока что не найдено, а по имеющимся фрагментам делать какие-то выводы крайне трудно. Плодить же фантастические версии не хочется – их и так было налеплено слишком много вокруг этого легендарного концерта...

После этого в записи уже не звучит фортепиано – у Александра Резника были какие-то срочные дела, он не смог больше принимать участие, и ушёл. Вспоминают, что уйти он собирался и раньше, но его уговаривали остаться. И вот, хоть до конца ленты оставалось уже совсем немного, Резник всё-таки ушёл. Без него отыграли длинную композицию на темы песни "Постой, паровоз", в самых разных вариациях... но лента всё равно ещё оставалась, и Северный по своей инициативе начал петь "Клён ты мой опавший". Правда, ленты хватило уже не на много.

На этом историческая запись "Первого одесского концерта" завершилась.

Однако после окончания записи, – когда участники, как уж положено, выпили за успех состоявшегося мероприятия, – Владимир Ефимов сделал ещё и фотографии. Фото постановочные – музыканты там не играют, а лишь держат инструменты, и уж тем более, не играет на скрипке Р. Фукс! Но это всё ещё не самое интересное. Больше всего в этих снимках привлекает внимание, конечно, наряд Аркадия Северного – белый пиджак, манишка на тельняшке, канотье, бутафорский пистолет в кармане... Все эти вещи принёс Рудольф Фукс специально для Аркадия. Но вот зачем?

Долгое время ходили разговоры, что такой театрализованный прикид Аркадия был сделан для публики, что вполне объяснимо. Но на этой записи никакой публики не было! Об этом говорят все участники концерта, – были только музыканты и звукооператоры. Зрители были на другом концерте Аркадия с этим же ансамблем, через год после "Первого одесского", – так называемом концерте "Памяти Кости-акордеониста". Но там В. Ефимов не делал фото, он говорит об этом совершенно определённо. А тут, вроде бы, Аркадию и не перед кем было щеголять такими изысками... Разве что только предположить, что всё это могло ему быть нужно для вдохновения. А скорее всего, маскарад был сделан просто для фотосессии – и ничего больше.

Со съёмкой связана и ещё одна интересная деталь – В. Ефимов говорил, что эти постановочные фото делались не просто для домашних архивов, а с прицелом на то, чтоб потом их можно было наклеивать на коробки с копиями ленты! То есть, солидно, как у фирмы... И музыкантов ничуть не смутило такое пренебрежение к конспирации; впрочем, по свидетельству В. Васильева, они не особо думали о таких вещах и тогда, когда соглашались на участие в подобном мероприятии.

Объяснять это можно, конечно, по-разному... С одной стороны, в реальности за такие художества им грозили разве что воспитательные беседы по линии ВЛКСМ, с другой – "карьерные" осложнения в будущем тоже нельзя было исключать... Но по молодости людям всё-таки свойственно относиться к таким делам достаточно беззаботно. Да и реальность развитого социализма была такова, что, как мы уже говорили, там частенько творились такие дела, которые, по идее, твориться ну никак были не должны. Наверное, так. У многих, правда, напросится сюда и ещё одно, весьма занятное объяснение... но зачем мы будем говорить о том, чего не знаем. И никогда уже не узнаем.

Ну, а запечатлённый в ферромагните концерт зажил уже своей жизнью, и пошёл вовсю гулять по магнитофонам Страны Советов.

Разошёлся он очень быстро, но подробности первоначального раската, как мы уже сокрушались выше, сейчас вряд ли восстановишь... Р. Фукс не помнит точно, кому первому сделал копии, но, вроде бы, киевлянам. В. Ефимов давал свой оригинал С. И. Маклакову, а Н. Г. Рышкову он дал свою стереофонограмму на перезапись только 2 мая 1975 года. То есть, уже даже после того, как был записан концерт Северного с "Братьями Жемчужными". И, видимо, уже от Рышкова эта фонограмма и разлетелась по фонотекам Союза, и наиболее известна она именно в том виде, какой придал ей Николай Гаврилович – с переставленной в конец песней "В Одессе я родился", без недопетой песни "Клён ты мой опавший", и со смикшированным в моно вступлением к песне "Гром прогремел". Кстати, насчёт последнего тоже нет полной ясности – было ли так на копии от Ефимова, или это сделал сам Рышков.

Но и монофонограмма концерта тоже поимела широкое хождение, и притом в разных, довольно интересных вариантах. Впрочем, это дело уже дальнейших исследований.

В общем, концерт разошёлся по стране, приобретая огромную популярность, и возбуждая в народе самые цветистые фантазии. Кто бы уже поверил, что это играли никакие не старые одесситы и не эмигранты, а молодые ленинградцы! И даже среди коллекционеров история записи стремительно мифологизировалась. Достаточно глянуть уже на один только список названий, под которыми он имел хождение: "Первый одесский концерт", "Второй одесский концерт", "Концерт №2 с ансамблем "Бандиты", "Первый одесский концерт с ансамблем "Четыре брата и лопата", "Аркадий Северный and his piano Sasha Resnik with violin Sema"... Это уже не считая совсем изысканных вариантов вроде "Фартового яда", как назвал концерт С. И. Маклаков, взяв такой вариант названия песни, написанный у В. Ефимова... Да что там названия! Обо всём, что было потом рассказано про историю этого концерта, теперь уж без слёз и не вспомнишь. Или без смеха...

Но время идёт, и, постепенно отходя от всех старых мифов и заблуждений, по мере сил мы пытаемся всё-таки воссоздать историю этого знаменитого концерта.

А насколько оно удалось в рамках этой статьи – покажет, опять-таки, только время.

__________________________________________

Материал Ю. Алексеева (Калининград) и В. В. Ефимова (Санкт-Петербург).

Использованы также материалы от Р. И. Фукса и В. Б. Васильева

2016

Параллельно В. Ефимов давал  интервью  для сайта "Блат-проспект"

---

КАК ПОССОРИЛСЯ ВИКТОР ОСТАПОВИЧ С СЕРГЕЕМ ИВАНОВИЧЕМ

об истории конфликта В. О. Набоки с А. Северным и С. И. Маклаковым

  текст в первоисточнике – http://blat.dp.ua/shev/confl.htm

В ноябре 1976 года ленинградский коллекционер Виктор Остапович Набока познакомился с Аркадием Северным. Это произошло на концерте, известном под названием "Серия А", который записывал С. И. Маклаков на квартире В. Н. Раменского. Набока, радиоинженер по специальности, принес туда качественный микшерский пульт собственного изготовления.

После этого у В. О. Набоки возникла идея записать с Северным свой "проект", и для этого он решил пригласить ансамбль "Обертон" из ресторана гостиницы "Россия" под руководством трубача Виктора Шатнева. Кроме него в ансамбле играли: Александр Гореликов - ударные, Константин Титов (Титыч) - саксофон, Константин Митурич - бас-гитара, Владимир Иванов - гитара, Николай Кузнецов - клавиши, Александр Шипилов - вокал. По воспоминаниям Шатнева, их знакомство с Набокой произошло без всяких посредников - Набока просто подошёл к ним в ресторане, и предложил записаться в его домашней студии. Находилась она в расселенной коммунальной квартире в доме №7 по Рыбинской улице.

В январе 1977 года состоялись две записи Северного с "Обертоном".

(подробнее - см. в материале об Александре Шеваловском, http://blat.dp.ua/shev/shev.htm)

Когда В. О. Набока начал в январе 1977 года осуществлять свой проект записей А. Северного с ансамблем "Обертон", Северный поселился в его квартире, – он уже несколько лет был фактически бомжом, и для него было не в новинку жить подобным образом у знакомых людей.

Записи с "Обертоном" прошли успешно, быстро приобрели популярность у любителей этого жанра, и принесли Набоке неплохой доход. Чувствуя конъюнктуру, Набока стал предлагать первые копии записей "Обертона" по огромной цене – 400 рублей. В те времена в Ленинграде никто не брал таких денег за домашние записи. Известный ленинградский писарь Сергей Иванович Маклаков отказался приобретать их у Набоки по такой цене, и был возмущён подобным предложением.

Вскоре после этого между Набокой и Северным, а заодно и со всей компанией Маклакова, и начался затяжной непримиримый конфликт.

В изложении современников это звучало так:

"Набока, записав Шеваловского, решил отколоться от Маклакова и взять бразды в свои руки. И ему решили насолить.

Аркаша одно время жил у Набоки, записал у него с "Обертоном" концерт, но получилось плохо: завалили один канал. Набока держал Аркадия в "чёрном" теле, делал на нем большие бабки, а тому перепадали крохи. Он ведь и вправду заломил за первую копию концерта Аркадия с "Обертоном" 400 рублей. И вот как-то ушёл Набока на работу, а Аркадий погрузил в чемодан все его плёнки: свои, Шеваловского записи – и смотался из Ленинграда. Где-то в районе Таллина эти пленки у него "дёрнули". Набока подал в розыск, но ничего не нашли. Так Аркаша наказал его за прижимистость".

Так рассказывал Д. М. Калятин, на квартире у которого Северный прожил до этого почти полтора года. (Интервью с Д. М. Калятиным, http://blat.dp.ua/kaljatin.htm).

В рассказе Калятина содержится лишь косвенный намёк на причастность С. И. Маклакова к этой истории. Другие современники высказывались категоричнее:

Р. И. Фукс: "А в Одессу Северный уехал не очень красиво. Маклаков подбил его на банальную кражу. Подослал к Набоке, известному питерскому коллекционеру, якобы насчёт организации записи. И Северный спёр у Набоки несколько дисков, а потом смылся в Одессу".

(Рудольф Фукс "Со временем я расскажу всю правду", http://www.blat.dp.ua/rf/dpetrov.htm)

В. П. Коцишевский: "...Мне интересно, что там за ссора с Набокой произошла? – Да Серёга Маклак со своей бандой подговорили Аркадия украсть оригиналы. Те, что он делал, Аркадия. Они-то сами с ним на ножах были, а Аркадий общался. Ну, и Аркадий их у него украл. Вот потому и поссорились, конечно. Не делается так, тот ведь писал, музыкантам платил..."

(Интервью, взятое у В. П. Коцишевского С. Чигриным, http://www.blatata.com/biografii/bio10/572-vladislav-kacyshevskijj.html)

 Как видно, рассказы об этой истории весьма противоречивы в деталях, и поэтому на их основании трудно делать какие-то окончательные выводы. А после них появился рассказ В. А. Мазурина, в котором эта история предстала ещё с одного ракурса...

Как рассказывал Мазурин М. Ш. Лоову, Аркадий обнаружил у Набоки блокнот, в который тот записывал все свои расходы на Северного, вплоть до пачки сигарет. Эта мелочность и обидела Аркадия. Настолько, что он решил уйти от Набоки, забрав с собой то, что считал честно заработанным – записи "Обертона". Насколько мог способствовать этому С. И. Маклаков, остаётся неизвестным, но Набока после этой истории разорвал с ним отношения.

Где пребывал Северный после этого – так и осталось до конца не ясным. По рассказам Мазурина, Аркадий жил у него дома достаточно длительное время, а Мазурин всем говорил, что Северный уже куда-то уехал из Ленинграда. Существует и весьма любопытный рассказ питерского коллекционера, друга Р. Фукса Виктора Ильина о том, как Северный примерно в то же самое время жил у них на корабле (Ильин был радистом на судне Торгового флота), и даже ходил с ними до Таллина. Как видно, это неожиданным образом совпадает с деталями из рассказа Д. М. Калятина. Но больше нет никаких зацепок, чтоб отнести этот рассказ к вышеизложенной истории. Да и по времени он не стыкуется: история с Набокой произошла в январе, а до Таллина, по рассказу Ильина, они ходили уже после открытия навигации, так что этот "поход" мог произойти и годом раньше – в 1976 году.

Впрочем, в истории конфликта эти детали уже не имеют принципиального значения. Главное, что после более чем двухмесячного пребывания "в подполье" Северный уезжает из Ленинграда на гастроли в Киев и в Одессу.

Ну, а Виктор Набока уже в феврале решил продолжить свой удачный проект с ансамблем "Обертон",  а на место исчезнувшего Северного выдвинул солиста, который уже вполне удачно отметился в состоявшихся записях – Александра Шипилова. Которому отныне предстояло носить сценический псевдоним "Александр Шеваловский". И уже в самом начале записи Набока "на всю страну" обвинил Северного в краже (правда, озвучивал это не сам Набока, а клавишник "Обертона" Н. Кузнецов, но подготовить такой текст мог только Виктор Остапович, все музыканты были совершенно в стороне от этих дел). "После того, как Аркадий Дмитриевич таки Северный уехал в Краснодар, решив притом, что воровать значительно прибыльней, осиротевший ансамбль "Обертон" на первых даже порах немножечко растерялся. Но потом постепенно пришёл в себя, и вот однажды возвращаясь с гастролей по стране во Львове, встретил молодого певца Александра Шеваловского".

Впрочем, необходимо заметить, что обвинение здесь было высказано без какой бы то ни было конкретики, и понимать, о чём тут речь, могли лишь те, кто был полностью "в теме". А рядовой слушатель вовсе не обязательно должен был сделать из этого вывод, что Северный что-то там у кого-то украл.   В конце концов, всё это неплохо укладывалось в русло широко распространённой легенды о причастности Северного к криминальному миру, – так что народное толкование могло быть и таким: блатной артист просто решил пока оставить пение и занялся старым ремеслом.  Поэтому об "обвинении на всю страну" здесь можно говорить достаточно условно, но сказано всё это было явно с прицелом на то, что адресат-то сразу поймёт, о чём тут речь. И Северный действительно понял всё без дополнительных разъяснений.

Сам он услышал эту запись, по-видимому, только в апреле, во время своих гастролей в Киеве. Что особенно интересно: во время записи киевского концерта с Г. Бальбером Северный говорит: "Привет "Обертону"! Набоке!"  Очень трудно предположить, что он и в самом деле просто передавал привет, – ведь это происходило после того, как он несколько месяцев скрывался от Набоки! И уж по крайней мере точно знал, что у Набоки к нему есть претензии – даже если сам Северный и продолжал считать себя в полном праве "взять своё". Но после всего этого подобный "привет" может звучать только насмешкой. Непонятно, знал ли уже Северный в это время о приведённых выше словах Набоки, но  вот через совсем короткое время, на домашней записи у В. Криворога, Северный произносит в адрес Набоки уже прямой ответ на выдвинутые обвинения:

"А то, что там Набока сказал о том, что я таки... это воровать – это легче чем что-то... Так запомни, Набока: никогда в жизни я не воровал, не крал, и там... И никогда нигде. "Я не крал, не воровал, не гулял с ворами!.. Дружных не барал других и... таки не с ворами..."

А вскоре история конфликта компании Набоки и Шеваловского с компанией Северного-Маклакова получила неожиданное продолжение.

Весной 1977 года, как известно, в Одессе было записано несколько концертов А. Северного с ансамблем "Черноморская чайка". Организатором записей выступил В. П. Коцишевский, что оказалось своего рода неожиданностью. У С. И. Маклакова были куда более тесные связи с другим одесским писарем – С. Я. Еруслановым, и, судя по репликам Северного, звучащим на разных концертах с лета 1976 года, Маклаков собирался организовать гастроли Северного именно у Ерусланова. Однако в реальности оркестровые записи произвел Коцишевский, а у Ерусланова Северный сделал лишь небольшую пьяную запись под гитару, которая не тянет даже на домашний концерт.

Причины этого до сих пор не вполне ясны, как не известны точно и обстоятельства приезда Северного в Одессу весной 1977 года. Исследователи творчества Северного периодически выдвигали различные объяснения произошедшему, и по одной из версий всё дело было в том, что примерно в это же время к Ерусланову приехал и Александр Шеваловский. Который мог рассказать Ерусланову какие-то пугающие подробности о той краже, и Ерусланов отказался от сотрудничества с Северным. Всё строилось логично и красиво, но только эта версия тоже оказалась несостоятельной – сам Александр Шеваловский однозначно утверждал, что в Одессе никогда не был, и его четвёртый концерт был записан в Ленинграде, а об "Одессе" там говорилось лишь для романтизма и конспирации. Почему С. Я. Ерусланов рассказывал М. Иноземцеву, что Шеваловский тогда записывался у него, теперь остаётся лишь гадать... (см. http://www.blatata.com/2007/09/01/mikhail-inozemcev-o-vstrechakh-so.html)

Как бы там ни было, в конце 1977 года компания Северного нанесла "ответный удар", когда в песне на стихи В. Раменского, записанной в самом начале концерта с ансамблем "Чайка", прозвучала ехидная сатира и на Шеваловского и на Набоку. Сам Раменский не был участником конфликта, и писал эти строки явно по просьбе либо Северного, либо С. И. Маклакова.

Мотает ленты километры Шеваловский,

Володя  Шандриков в Одессе пиво пьёт.

А Шеваловский в этом жанре парень ловкий,

Он и коллег, бывает, грязью обольёт.

Но огласить,  что Саша пел в утробе мамы –

Ну что здесь скажешь, разве только: "Во даёт!"

Володя Шандриков не знал подобной драмы,

Ведь он в Одессе за Высоцкого идёт.

Дельцом от музыки живёт себе Набока,

Обижен голосом, он песни не поёт.

Но сей Набока обнаглел уже настолько,

Что по четыреста за копию дерёт!

Что сразу обращает на себя внимание – в этой песне досталось не только Набоке, который имел  претензии к Северному, но и Шеваловскому, который, вроде бы, был совершенно ни к чему не причастен. Причём, досталось во вполне конкретной формулировке: "грязью обольёт". Что здесь имелось в виду? – ответа мы не знаем. Сторонники версии о том, что Шеваловский в Одессе представил Ерусланову нелестную характеристику на Северного, считали эти слова точным тому подтверждением. А учитывая то, что Шеваловский в Одессе всё-таки не был, внятных объяснений не получается... Разве что предположить, что имелись в виду всё те же слова, сказанные во вступлении к концерту "Обертона", но Николая Кузнецова перепутали с Шеваловским? – поверить в это довольно трудно, у Шеваловского всё-таки был достаточно характерный голос.

Набока и Шеваловский отозвались на это "послание" только через восемь месяцев, когда в 12-м концерте "Обертона" прозвучало:

Нам недавно некие артисты

Передали пламенный привет,

Их куплеты, словно аметисты,

Вздохновили спеть для  них в ответ.

Мы Аркашку вовсе не обидим,

Пусть же льётся в песнях громкий свист,

Свинство да нахальство только видим,

Да к тому ж он на руку нечист.

"Кухня" Маклакова увядает,

Уж давно пора ей воду слить,

Алкоголь в ней бурно процветает,

"Обертоном" жаждут закусить.

Конечно, остаётся непонятным – почему прошёл такой большой интервал между посланием и ответом, хотя уже в первой строчке звучит "недавно"? Ответа на этот вопрос мы, вероятно, уже не найдём. Можно лишь заметить, что датировка 12-го концерта устанавливалась по косвенным признакам – во вступлении говорится о "бархатном сезоне". Но нельзя исключать, что "бархатный сезон" тут приплетён лишь как художественная вольность, да и слово "недавно" может быть использовано лишь для соблюдения стихотворного размера. Но, как бы там ни было, 12-й концерт, как и предшествующие 10-й и 11-й, определённо были записаны после марта 1978 года, когда произошло повышение цен, о котором и поётся в песнях на этих концертах. Так что интервал всё равно остается достаточным.

Ни Северный, ни Раменский больше никак не поминали в песнях или репликах ни Шеваловского, ни Набоку, но Набока ещё один раз уязвил компанию Маклакова в концерте "Одесский синдикат", записанном уже ближе к концу 1978 года: "Ну, а кухня Маклакова его хвост поймает снова, он в Одессу мимо пролетит..."

На этом поэтический обмен любезностями между конторами Маклакова и Набоки закончился. Ну, а испорченные деловые отношения – это уже совершенно отдельная тема, не имеющая более отношения к истории "Обертона". Которая к тому времени практически уже и завершилась.

_____________________________________________

По материалам М. Ш. Лоова (Санкт-Петербург) и Я. Л. Петрушенко (Сан-Франциско)

2014

ТАЙНЫ ДОМА НА РЫБИНСКОЙ

немного новой инфы и много новых загадок об истории записей ансамбля "Обертон"

  текст в первоисточнике – http://blat.dp.ua/shev/naboka.htm

Для начала надо восполнить досадную недоработку прошлых лет, и сообщить некоторые подробности из биографии Виктора Остаповича Набоки. К сожалению, узнать удалось не так уж много, но на фоне того, что раньше о нём вообще не публиковалось никаких сведений, это уже небольшой шаг вперёд.

Итак, по сведениям, полученным от дочери Виктора Остаповича, Инны, родился В. О. Набока 7 января 1942 г. в городе Часов Яр Донецкой области (родине народного артиста Кобзона, кстати). В 70-е годы в Ленинграде работал радиоинженером на заводе "Ленинец". Информацию Р. Фукса о работе Виктора в институте "Ленпроект" родственники Набоки не подтвердили.

Зато неожиданно получила некоторое косвенное подтверждение информация, прозвучавшая когда-то от В. А. Мазурина – что Набока трудился ещё и радистом в ансамбле "Дружба". В это, конечно, слабо верилось, потому что в советской реальности невозможно было совмещать работу инженера на заводе и радиста в ленконцертовском ансамбле. По крайней мере, на постоянной основе. Да к тому же и Г. Мазо, ветеран "Дружбы" и участник записей у Набоки, ничего об этом не рассказывал, и говорил, что с Набокой они познакомились в каком-то ресторане.

Но оказалось, что хоть и не с "Дружбой", но с другими ленконцертовскими коллективами Виктору Остаповичу действительно довелось поработать. Инна Викторовна рассказала про сохранившуюся у них запись концерта артистки Таисии Калинченко, где она перечисляет всех участников, и среди них фигурирует звукорежиссёр Виктор Набока.

При этом Инна Викторовна говорила, что звукорежиссёром в "Ленконцерте" Набока работал официально, когда уже ушёл с "Ленинца". И было это, по её словам, уже после того, как Набока делал записи "Обертона". Вроде, в таком случае всё получается логично и правильно... но всё равно остаётся непонятной информация Мазурина про "Дружбу". Он-то относил это дело к периоду, когда Набока ещё только собирался писать "Обертон". Что ж он имел в виду? Перепутал периоды? или Набока действительно ещё будучи инженером "Ленинца" имел какие-то разовые халтуры по звуку в разных ВИА? – этого, конечно, узнать уже невозможно.

Ну, а что касается истории записей, которые Набока организовывал с ансамблем "Обертон", – то тут уж трудно говорить о каких-то шагах вперёд. Наоборот, каждая новая информация только ещё больше всё запутывает, и заставляет ходить по каким-то заколдованным замкнутым кругам, стоит только начать задумываться о деталях.

Взять хотя бы самое, на первый взгляд, простое и известное – место проведения этих записей.

Вообще, надо сказать, что дом № 7 по улице Рыбинской – это своего рода достопримечательность. Он и соседний с ним дом № 5 – это единственные жилые дома среди огромной промышленной зоны. И что интересно, построены они были ещё до революции, как гласят документы – в 1898-1908 г.г. (арх. Цейдлер В. П, гражд. инж-ры Гулин А. С., Курдюмов Г. М.) Назывались они в те времена "Дом Изотовых" – видимо, по фамилии владельца. А сама Рыбинская улица, кстати, тогда ещё носила гордое имя Сукин переулок. Переименована в 1902 г.

Может, в те далёкие времена в этих местах были ещё и другие жилые дома для питерских пролетариев, а может, и нет – это не так уж важно. Главное, что к 70-м годам ХХ века они остались там в гордом одиночестве, и Советская власть, наконец, решила расселить отсюда граждан, пустить дома под капремонт, и в дальнейшем использовать для нежилого фонда.

(Заметим, что этот процесс растянулся почти на 40 лет, дома так и стояли законсервированными, в смысле – заброшенными; и бизнес-центр с гостиницей там оборудовали лишь во втором десятилетии века нынешнего).

 Притом ещё примечательно, что место это для жилья было весьма "весёлое" – дома и сейчас стоят вплотную к производственным корпусам, а тогда там прямо на задворках проходили ещё и железнодорожные пути к одному из предприятий!

Вот в таком доме Виктор Остапович Набока и оборудовал студию для записей ансамбля "Обертон". А как это у него получилось – тут уж начинается целая цепь загадок.

По воспоминаниям дочери Виктора Остаповича, они уехали из этого дома в 1977 году, а сам Виктор – на год или даже на два позже. Однако музыканты "Обертона" вспоминали, что во время тех записей Набока там уже жил один. И дочери Набоки о тех записях ничего не помнят.

Что тут можно предположить? Может, Инна Викторовна немного ошибается в датировке. А может, не ошибается, но студия была оборудована в какой-то другой квартире, откуда уже съехали жильцы. Ведь дочери Виктора, которым тогда было совсем немного лет, могли и не знать обо всех делах отца... Но самом-то деле, всё это не так уж и важно! Потому что при любом раскладе остаётся непонятным главное: как вообще ему удалось так распоряжаться освободившейся жилплощадью? И не месяц-другой, а не меньше двух лет! Тем более, что по воспоминаниям музыкантов, в распоряжении Набоки была не одна квартира, а чуть ли не целый этаж.

Тем, кто помнит реалии советской жизни, нет нужды и объяснять, чем это было чревато.

Конечно, есть много рассказов деятелей советского андеграунда о том, как они в те времена устраивали "коммуны" в заброшенных домах. Но ведь всё равно, рано или поздно в ходе ментовских рейдов всех их успешненько накрывали. Тем более, этот-то дом считался ещё только в процессе расселения, раз в нём не были отключены коммуникации (ведь без отопления и электричества никакой студии бы и не вышло). И наши славные органы обязательно поинтересовались бы, с какой это стати один несъехавший жилец шарится по чужим квартирам, и чего-то там оборудует?

Остаётся думать, что Виктор Остапович был очень крутой мэн, и у него всё прекрасно было схвачено и в милиции и в жилконторе!

Возможен, конечно, вариант и поскучнее: вовсе он не занимал никаких чужих квартир, тем более целого этажа. А максимум – освободившиеся комнаты в их же коммуналке. Хотя и тут у представителей власти могли возникнуть вопросы – он же там не просто тихо жил-поживал, а организовал какую-то студию! Которую нормальным советским людям организовывать вовсе не полагалось...

Да и с воспоминаниями Инны Викторовны, опять-таки, это не согласуется.

Тем более что к одному такому жильцу, который упорно не хочет съезжать с квартиры, тормозит процесс расселения и портит показатели, со стороны органов власти обязательно бы было проявлено повышенное внимание.

Ну, и тут, конечно же, может возникнуть ещё один вопрос: как же это получилось, что семья съехала, а он остался на пару лет ждать чего-то ещё? – но это-то как раз объяснить легко. Только это уже их личные дела, которые нас не касаются.

А нам особо интересно вот что. Получается, что Аркадий Северный в начале 1977 года жил у Набоки именно в этой квартире. Предположить, что у Виктора Остаповича была ещё одна какая-то запасная хата – это уж совсем круто. Да и снимать специально квартиру для Северного – тоже слишком круто. К тому ж, все однозначно говорят, что Северный жил у Набоки, а Набока в это время жил именно на Рыбинской.

И этот момент лишний раз подчеркнуть не помешает, потому что были ж всё-таки и альтернативные версии. Многие ведь помнят, что в самых первых материалах об истории "Обертона" фигурировала какая-то квартира Набоки в Сосновой Поляне. Правда, никто уже и не вспомнит, откуда вообще взялся это слух. Да и родственники Набоки про Сосновую Поляну ничего не знают... Но сегодня-то мы уже вполне можем оценить, сколько всего интересного и занимательного было в тех первых материалах. Поэтому и той Поляной, наверное, можно легко пренебречь.

Так что в список адресов Ленинграда, по которым жил Аркадий Северный, можно смело заносить дом №7 по улице Рыбинской, квартира № 43. Остаётся, конечно, малюсенькая вероятность, что Набока заселил Аркадия в какую-то другую, пустующую квартиру, но, как уже говорилось, это было б слишком уж нагло. Тут всё более-менее понятно.

А вот каково жилось там Аркадию Дмитричу – это ещё один отдельный и загадочный вопрос.

Причём его конфликта с Виктором Набокой мы пока касаться даже и не будем. Просто попробуем вообразить чисто бытовые детали... и сразу упрёмся в кучу непоняток.

Итак, Набока поселил Аркадия у себя. Зачем? Видимо, для того, чтоб тот всегда был "под рукой", когда организуется запись, и под присмотром, чтоб не загулял и не пропал неизвестно куда в какой-нибудь самый неподходящий момент. Вроде бы, все логично.

Но, с другой стороны, какой же это получался "присмотр"? – если Набока в это время пять дней в неделю от звонка до звонка трудился радиоинженером на заводе "Ленинец", и Аркадий, значит, весь день был предоставлен сам себе. А как вспоминают практически все, кто рассказывал об этом периоде, Набока не давал Северному особо много пить. Значит, и наличных денег он ему тоже не давал.

А при деньгах Аркадию искать спиртное далеко не пришлось бы: прямо в доме №7 находился в то время гастроном – магазин № 79 Московского райпищеторга. Что и понятно – Советская власть всё-таки думала о людях, ведь иначе жителям этих домов пришлось бы ходить в магазины аж на другой берег Обводного канала. Впрочем, это информация из справочника 1973 года, а в справочнике 1979 г. такого магазина уже нет. Видимо, дом к тому времени уже расселили и поставили на капремонт. А функционировал ли лабаз в начале 1977 – можно только гадать, и спрашивать об этом не у кого...

Чем же занимался безработный Аркадий Звездин, живя в квартире у Набоки? Целыми днями читал книжки, смотрел телевизор и ждал хозяина? Гулял по окрестной промзоне? Выбирался в город, искал там товарищей для культурного досуга? – но это, вроде бы, как раз и не входило в планы Набоки, когда он селил Северного у себя.

Или Аркадий всё-таки вёл себя сознательно, не позволял себе лишнего, соблюдая пиетет к хозяину хаты? Всё-таки на улице зима, а своего жилья у него не было... Увы, и об этом остаётся только гадать. Как и о том, мог ли он пойти жить куда-либо ещё, в каком состоянии были его отношения с семьёй Калятиных, где он проживал ещё совсем недавно; или с Раменским, у которого он тоже жил какое-то время.

Так что, как видно, загадок в этом периоде жизни Аркадия Дмитрича оказывается полным-полно даже ещё до того, как всплыл тот самый блокнот с записями расходов, который, по рассказу С. И. Маклакова, и рассорил Аркадия с Набокой.

А другие, ещё более замороченные загадки начинаются уже после записи Северного с "Обертоном", когда Набока стал распространять эту запись.

Сергей Иванович Маклаков неоднократно рассказывал, что Набока пришёл к нему с записями Северного и "Обертона" и предложил их приобрести за 400 рублей. А вот о том, что случилось дальше, существуют противоречивые и даже взаимоисключающие рассказы.

По одним выходит, что Сергей Иваныч, возмущённый такой дикой ценой, ничего приобретать не стал. По другим – что всё-таки приобрёл, и это были всем известные ныне записи, условно называемые "первым" и "вторым" концертами Северного с "Обертоном", общей продолжительностью около 130 минут. Условно – потому что неизвестно, сколько сессий записи было в натуре, и как выглядели оригиналы. Нестандартная продолжительность "первого" концерта (68 минут) наводит на мысль, что в оригинале-то она была длиннее.

И вот с этим вполне согласуется дальнейший рассказ Сергея Ивановича. Набока сказал ему, что кроме этой записи Северного с "Обертоном" есть ещё и другие, и он готов их продать за похожую цену. От такого предложения Сергей Иваныч отказался, надеясь, что Набока всё равно рано или поздно пустит эти записи в раскат, и значит, можно будет их заполучить иными путями по более вменяемой цене.

Увы, как показала вся дальнейшая история событий вплоть до дней нынешних, ничего Набока никуда не пустил, и никаких иных записей с "Обертоном" так нигде никогда и не всплыло...

Что же это было? Вряд ли Набока блефовал; скорее всего, у него действительно были записи – по крайней мере, всё то, что могло оставаться сверх 68 минут, обозначенных как первый "Обертон". И, значит, оригиналы в этот момент ещё находились у него на руках. И потом они у него действительно пропали. Только вот всё равно непонятно, почему ж они потом так нигде и не объявились, если Северный их "украл и продал", как гласит общеизвестная версия? Выходит, они просто начисто сгинули в неизвестность?

Но в любом случае эти деловые переговоры Набоки с Сергеем Иванычем должны были состояться явно раньше пропажи оригиналов, и конфликта Набоки с Аркадием.

И вот, чтоб понять точнее, когда же именно могли происходить все эти события, нам надо перенестись на пару месяцев вперёд и на тысячу километров южнее – в Киев, где в апреле 1977 года состоялась запись Аркадия Северного с ансамблем Григория Бальбера...

Датой этой записи принято считать 20 апреля – по соответствующей надписи на одной из фотографий Северного с музыкантами. Хотя, скорее, это надо считать датой, когда надписывалось фото, а сама-то запись могла быть раньше на день, на два, и даже на неделю. В данном случае это не так уж важно. Нам интереснее, когда Северный приехал в Киев, а тут в плане датировки информативна серия тех фото, что сделаны на улицах Киева во время того приезда.

По свидетельству коренного киевлянина Я. Л. Петрушенко, такая обстановка – люди в пальто на улицах, и деревья без малейшего признака листвы, – характерны никак не для 20-х чисел апреля, а только для его начала, или даже для конца марта. К тому же у Якова Леонидовича сохранились и личные воспоминания о погоде апреля именно 1977 года. Так что можно стопроцентно считать, что по крайней мере в начале апреля Северного в Питере уже не было.

А на самом деле, его там, скорее всего, не было уже и в середине марта!

И сейчас мы рискнём поломать одну, уже ставшую канонической версию о событиях из биографии Аркадия Дмитрича, и выдвинем новую: первая гастрольная поездка Северного состоялась всё-таки не в Киев, а в Одессу. В Киев он приехал уже после того, как в марте 1977 года побывал в Одессе.

Собственно, всяких сомнений на эту тему хватало и раньше, потому что никто из киевлян не мог толком вспомнить, как же Северный оказался в Киеве, кто именно и через кого его приглашал, и так далее. Самое главное, что никаких подробностей не мог привести даже главный фигурант, Фред Ревельсон, который мало того, что организовал тогда запись с музыкантами Бальбера, но к тому же ведь это именно он давно и безуспешно "охотился" за Северным, и не раз просил у Р. Фукса устроить их контакт. И вот после всего этого получалось, что в приезде Северного Ревельсон никакой роли не играл вообще. А из людей, причастных к этому визиту, называли только коллекционера Ильинского, и то без каких-либо конкретных подробностей.

Зато одесский коллекционер Станислав Ерусланов в своё время как раз и говорил, что это он отправил Северного в Киев к Ильинскому. Только этот рассказ мало кто принял во внимание – во-первых, было совершенно непонятно, к какой дате и какому эпизоду его можно отнести, ведь Северный бывал в Киеве не один раз. А во-вторых, в рассказах Ерусланова вообще хватало всяких маловероятных деталей, так что и этой информацией в своё время просто пренебрегли...

А зря! Если допустить, что встреча Северного с Еруслановым была до Киева, то всё как раз и встаёт на свои места.

Сам факт встречи Ерусланова с Аркадием сомнений не вызывает, он полностью подтверждается сделанной записью. Но вся штука в том, что после Киева Северный уже плотно работал с В. Коцишевским, у которого с Еруслановым были натянутые отношения. Уже по этой причине было б довольно сложно произойти той встрече и записи Северного у Ерусланова. А если проанализировать детали рассказа Ерусланова, то непоняток становится ещё больше. Во время майских записей Коцишевский купил Северному костюм, постоянно давал ему деньги на карманные расходы... а у Ерусланова Северный появляется с несколькими копейками в кармане. Явно это могло быть в какой-то другой период, не в мае 1977, когда Северный писался у Коцишевского.

А если учесть, что весь 1976 год Северный так или иначе упоминал именно о Ерусланове, с которым собирался его свести Сергей Иванович Маклаков, да и даже на записи с "Обертоном" говорил, что до апреля намеревается отбыть в Одессу, – тут уж сама собой напрашивалась версия, что в марте он таки добрался именно до Станислава Ерусланова.

А там по каким-то причинам у Станислава Яковлевича полноценной записи с Северным не получилось, и он, снабдив Аркадия небольшой суммой, отправил его в Киев к своему знакомому Ильинскому.

Однако же, как все помнят, при написании книжки "АС, СС" сия версия была отвергнута. А встреча Ерусланова с Северным впихнута в лето 1977. Потому что в май, как уже говорилось выше, она вообще никак не лезла. (Честно говоря, она плоховато лезла и в лето, всё по той же причине высоких отношений Ерусланова и Коцишевского, в которых и Аркадий уже явно встал на сторону Владислава Петровича, и не раз уже успел подколоть "крутого друга из Одессы" Станислава).

Однако решающей в данном случае оказалась всего одна-единственная деталь. На записи у Ерусланова Северный исполняет песню про Подол, которую до этого никогда не пел. А в Киеве он её исполнял несколько раз, да ещё и с предисловиями, что песня ему очень понравилась, – ну, и естественно, из этого напрашивалась мысль, что визит к Ерусланову был уже после Киева!

И опровергнуть это очень трудно. Конечно, можно объяснить, что песня про Подол тогда вообще была популярна, она звучала не только в Киеве, а чуть не в каждом кабаке южных городов, а, может быть, уже и северных. Дать её Северному для исполнения мог Ерусланов – ведь в этой записи звучит ещё несколько песен, никогда ранее не исполнявшихся. К тому же удивительно, что Северный ни разу не упоминает о киевлянах – если посчитать, что он недавно только был в Киеве. В том числе и перед песней про Подол он не вспоминает Гришу, которого на киевской записи называл автором. Нет, в еруслановской записи Северный говорит только о ленинградцах – Мазурине и Маклакове.

Да, всё это можно считать объяснениями, но, по большому счёту, тут всё-таки одни умозрительные заключения меняются на другие. А какие из них считать более натянутыми, или притянутыми – тут можно спорить до бесконечности...

Главный же вывод из всего этого такой: Аркадия Северного не было в Ленинграде как минимум уже в начале апреля (а скорее – в конце марта). Если же брать в расчёт версию с Еруслановым – то и вовсе в начале-середине марта.

И вот теперь мы опять вернёмся в Ленинград января-февраля 1977 года, и посмотрим, как вписываются произошедшие там события в интервал хотя бы до середины марта.

И вот тут получается, что вписываются они очень хреново. И мы опять попадём в безнадёжно тёмный лес самых противоречивых сведений и версий...

Итак, вскоре после январских записей с "Обертоном" у Набоки с Северным произошёл конфликт. Как известно, В. А. Мазурин не единожды рассказывал о том, как Северный жил у него после того, как ушёл от Набоки. И вот что интересно: Мазурин при этом не мог назвать ни точных дат, ни даже приблизительной продолжительности этого периода "нелегального положения" Аркадия, но приводил одну очень любопытную деталь! Когда Северный жил у него, они вместе уже слушали тот самый первый концерт Шеваловского с "Обертоном", где прозвучало обвинение в воровстве.

То есть, после январских записей Северного Набока должен был успеть:

– продать запись Сергею Ивановичу,

– предложить ему купить ещё некоторые записи, получить отказ,

– обнаружить, что предлагать-то уже и нечего,

– посраться с Аркадием,

– организовать запись "Обертона" с Шеваловским, где озвучить обвинение Аркадия в воровстве,

– пустить запись в раскат, так, что она дошла до Мазурина.

И если исходить из наших предыдущих выкладок, по которым к середине марта Северный уже должен был исчезнуть из Питера, все эти события должны были уложиться в 4-5 недель февраля-марта. С одной стороны, график получается напряжённым, с другой – в принципе, вполне реальным. Вроде, предмета для сомнений тут пока нет...

Но тут опять вылезает одна-единственная деталь, которая рушит все эти стройные концепции! – это датировка, проставленная С. И. Маклаковым на его катушках с записями "Обертона" с Северным. Там значится ни больше ни меньше, как март 1977 года...

Конечно, известно, что на лентах в своей коллекции Маклаков обозначал не дату концерта. А ту дату, когда лично им была сделана копия. Но и в этом случае мартовская датировка не лезет вообще ни в какие ворота. Тогда уже просто всё идёт к чёрту – получается либо такая фантастика, что все вышеуказанные события должны были произойти в течение всего одной недели, либо сама возможность пребывания Северного в Одессе в марте, да и даже Киев начала апреля становится под большим вопросом!

И как это всё прикажете понимать и объяснять? Ошибочной датировкой Маклакова? Ну да, общее правило гласит, что если не остаётся никаких версий кроме одной, надо принимать её. И не плодить излишних сущностей, и т.д. Но тут надо понимать, что приняв такую версию, мы прям-таки откроем ящик Пандоры, и устроим себе такую цепную реакцию, что уже вряд ли её и разгребём... Ведь если посчитать, что С. И. Маклаков мог проставить заведомо неверную дату, так надо ставить под сомнение и все остальные его датировки. А их же брали за основу в очень многих случаях.

Правда, можно ещё предположить, что Сергей Иваныч всё-таки не стал приобретать эту запись у Набоки в январе, а действительно заполучил её потом, в марте, из другого источника. Но кто ж тогда этот загадочный деятель, которого не испугали 400 рублей? Ведь никто из известных нам питерских коллекционеров никогда не рассказывал о своей причастности к этому делу.

Так что пока мы решительно не берёмся строить даже версий на эту тему. Их и так здесь было понастроено предостаточно.

Однако, теперь есть над чем подумать.

_____________________________________

По материалам М. Ш. Лоова (Санкт-Петербург) и Я. Л. Петрушенко (Сан-Франциско)

2019

---

У МЕНЯ НАРОВА ПОД ОКНОМ...

  текст в первоисточнике с иллюстрациями и ссылками – http://www.blat.dp.ua/x/narova.htm

* * *

Предлагаю вашему вниманию интервью, взятое мной 24 марта 2004 года у музыканта, бас-гитариста Владимира Бривика (Брикмана), который в 1978 году аккомпанировал А. Северному во время его выступления в кафе "Нарва" (Старое кафе), г. Нарва (Эстония).

К: – Каким же образом произошло ваше знакомство с А. Северным?

Вл. Бривик: – Моё знакомство с Северным произошло где-то в конце февраля – начале марта 1978 года. Его приезд в Нарву не был случайностью. Дело в том, что наш город ещё до приезда Аркадия часто посещал Владимир Тихомиров и Владимир Раменский с женой Еленой. Все вместе они занимались здесь обивкой дверей. В то время это был прибыльный бизнес, и как позднее рассказывал мне Тихомиров, значительную часть заработанных денег они вкладывали в Аркашины записи. С Тихомировым и Раменским меня познакомил руководитель нашего оркестра Николай Лысиков. Он часто ездил к ним в гости в Ленинград и частенько останавливался у Тихомирова. Они дружили. Коля Лысиков рассказывал о том, как он не один раз присутствовал на записях Северного, и у него была большая коллекция концертов на бобинах очень хорошего качества. Вот бы найти эту коллекцию. Жаль, что Николай умер: он мог бы рассказать много интересного. Хотя конечно в то время он многое скрывал от нас, и оно понятно, махинации с валютой…

К: – В каком смысле?

Вл. Бривик: – Был у них свой еврейский круг, куда они мало кого подпускали. Ведь они в те годы успешно начали переправлять свои записи за границу. Здесь по народу гуляли вторые, третьи и так далее копии, а качественные записи уходили за рубеж к нашим эмигрантам и там продавались за валюту. Как уже это происходило, никто не знает. Но в последние годы жизни А. Северного бизнес был поставлен на "широкую ногу" и ориентировался на заграницу. Хотя в те времена деньги были не главными, важнее было положение.

К: – Давайте вернёмся непосредственно к теме музыки. По телефону вы сказали мне про "обкатку" песенного материала. Как это происходило?

Вл. Бривик: – Как я уже сказал, В. Раменский с В. Тихомировым начали приезжать к нам ещё в 1977 году. Останавливались они, я точно, не знаю где. Но по вечерам часто приходили к нам в кафе "Нарва" отдохнуть. Раменский постоянно носил с собой маленький чемоданчик, в котором были распечатки его стихов, наверное, и другие тексты. Он говорил, что их у него было более 600. И вот, где – то месяца за полтора до приезда Аркадия они предложили нам обкатать некоторые песни. Подробностей я не знаю, так как договаривался с ними Коля Лысиков. Но могу сказать точно, что замысел какой-то у них был. Песни на стихи Раменского нам очень понравились. Некоторые из них прозвучали в нашем кафе впервые. Ну, а Тихомирова волновало, как эти песни звучат со стороны. Не каждая из песен становилась хитом, но если нравилась посетителям, то её начинали заказывать помногу раз. Возможно, Тихомирова с Раменским интересовала потенциальная хитовость этих новых песен. Ну и чтоб не было проблем с залитованностью. Запрещённый репертуар мы исполняли очень осторожно. Мы тогда не знали, что они готовят концерт. Всё решалось с Николаем Лысиковым, он был руководителем, а я был молод. Мне тогда 25 лет было. В нашем оркестре работало 5 музыкантов. Сейчас уже никого нет в живых, если только Алик – ударник, но он уехал в город Тулу. Вскоре Лысиков объявил, что должен приехать А. Северный.

К: – Какие же песни вы тогда исполняли?

Вл. Бривик: – Играли, конечно "Ямщика" и "Не надо грустить, господа-офицеры". Эти песни очень часто заказывали бывшие заключённые. К ним тогда было куда более серьёзное отношение. Люди с понятиями были, не то, что сейчас. Также исполняли "Чёрный туман", "Мне не дадут звезду героя", "Я сижу в кабинете и вижу с тоской", "У геркулесовых столбов", "Я больной, разбитый, одинокий" и "Я любил тебя издалека".

К: – Какова история песни "О Нарве"?

Вл. Бривик: – Эта песня стала тогда "коронкой" в нашем кабаке и продержалась вплоть до 83 года. Позднее, конечно, её подзабыли, да, и, репертуар ресторанных оркестров начал давать крен в сторону диско. Народ стал меньше интересоваться такой музыкой. Могу точно сказать, что эта песня была написана В. Раменским именно о "старом" кафе и Нарве. Были у него и другие песни, тоже посвящённые нашему городу, но я сейчас не помню их названий.

К: – Расскажите, как происходил концерт Северного?

Вл. Бривик: – Точной даты я не помню: или в конце февраля, а может и в начале марта. Возможно, о ней вспомнит кто-нибудь из администрации. А. Северный приехал вместе с В. Раменским, его женой Еленой и В. Тихомировым. Остановились в гостинице. Был с ними и ещё один неизвестный мне человек. "Рекламы" концерта никакой не было. Видимо они сами этого не захотели. Поэтому всё действие происходило при небольшом количестве народа. В основном это были случайные посетители, но были и приглашённые. На дверях повесили табличку "Мест нет". Северный и компания заказали большой стол, и много выпивки. Сами они ничего не пили. Потом в разговоре я узнал, что Северный с Раменским подшиты. Кажется, не пил и Тихомиров. Не знаю, употребляли ли они в этот период наркотики, но могу сказать, что Аркадий выглядел нехорошо. Он был жутко худой, и лицо было жёлтым, видимо шалила печень. Разговоры, конечно, о них ходили в этом плане. Северный вышел на сцену, поздоровался со всеми присутствовавшими и началось. Мы сделали две песни из его репертуара, но вышло так, что тональность Аркадия не устроила, так как у нас все партитуры были сделаны под Колю Лысикова. И тогда, Северный взял в руки гитару, то, что мы услышали, поразило всех. Аркаша начал петь классические итальянские романсы, причём абсолютным оперным голосом. Слова были спеты один в один. Как я узнал позднее, это был его конёк в то время. Многих песен мне раньше не доводилось слышать. Пел он немногим больше часа. Конечно же, по просьбам, спел под гитару песню "О Нарве". Многие песни он посвящал друзьям. О чём он говорил конкретно, я не помню. Вспомню – расскажу. Под конец мы отыграли ещё 2 или 3 песни вместе с Аркадием, потом он вернулся к компании, и дальше пел Лысиков. Тихомиров с Раменским нас угощали по полной программе. Так что под конец мы здорово набрались. К сказанному могу добавить, что они праздновали чей-то день рождения, кажется, самого Северного.

К: – А запись на этом выступлении не производилась?

Вл. Бривик: – Насколько мне известно – нет. Раменский с Тихомировым как-то сказали мне, что вот, де, Высоцкий пишется только в Москве, а Северный только в Ленинграде. На этот вопрос я не смогу ответить, так как играл. Может быть, Коля Лысиков, какие-то песни и записывал. Он был рядом с аппаратурой, магнитофон то у нас конечно был. Но это всё к его коллекции, если разыщите – станет ясно. У Коли была гражданская жена, не знаю, в Нарве ли она живёт сейчас. Ну, а о концерте с "Химиками" могу сказать, что в Кингисеппе есть дом культуры "Химик" для работников "Фосфорита", и там была группа, кажется, с таким же названием. А может, они такое название выбрали на время записи. В списке музыкантов мне лично знакома только одна фамилия – это Морозов. Играл в этом ДК такой музыкант. Других я не знаю.

К: – Какое впечатление на вас произвело выступление А. Северного?

Вл. Бривик: – Впечатление очень сильное. Никто и не представлял насколько у него мощный и красивый голос. Аплодисменты он сорвал. Конечно, тогда мы восприняли всё происходящее довольно естественно. Самый обычный человек, поёт красиво. Эх, знать бы тогда, запоминал бы больше. А вот,песню про Нарву после долгих лет услышал недавно в интернете и домой потянуло из Тель-Авива.

К: – Какие события происходили после концерта?

Вл. Бривик: – Аркадий поблагодарил нас всех за тёплый приём, обещал приехать снова. В Нарве ему понравилось. Но больше мы так и не встретились. В мае 1980 года приезжал В. Тихомиров сообщил нам о его смерти. Вообще Тихомиров с того времени часто наведывался к нам в город. Я его встречал ещё в конце 80-х. Любовница у него была здесь. Звали её Светлана, фамилию не помню. Кстати, работала она официанткой в "Старом" кафе. Возможно, вам удастся её найти, ей многое известно. С Раменским мы тоже пару раз виделись, а через год и его не стало. Про Тихомирова я только от вас узнал. В 90-м году, когда уезжал, он ещё живой был.

К: – Какие у вас планы на будущее?

Вл. Бривик: – Пока буду находиться здесь в Нарве. Хочу, в дальнейшем, открыть у нас Общество еврейской культуры. Возможно, буду работать по специальности. Я – радио-электронщик. Между прочим, в конце 70-х, я делал "квакающие примочки" для электрогитар и продавал другим музыкантам. Такое было дело.

К: – Спасибо вам, Владимир, за то, что вы согласились встретиться и рассказать такие важные подробности. Позвоните, если вспомните что-то ещё. Всего вам доброго!

Интервью записал Эдуард Мольдон ©

24 марта 2004 года

Нарва, Эстония

__________

В интервью с музыкантом В. Бривиком он рассказывал о том, что официанткой в "Старом кафе" работала некая Светлана, якобы являвшаяся любовницей Тихомирова. Мне удалось разыскать эту женщину. Сейчас ей 63 года, пенсионерка. Вспомнить ей удалось немногое, но разговор с ней натолкнул меня на дальнейшие поиски. Воспоминания её не были чем-то особенным и носили скорее личностный характер.

Начну с того, что, во-первых, она подтвердила факт выступления А. Северного в Нарве в "Старом кафе". С её слов, Северный действительно исполнял классический итальянский репертуар под гитару. Что касается её отношений с В. Тихомировым, то они не были такими близкими, как считалось ранее. В разговоре, она сказала, что Тихомиров неоднократно пытался завязать с ней тесные отношения, но она их не поддержала. Поэтому какие-то их творческие планы ей неизвестны. К тому же, она с уверенностью заявила, что и Тихомиров с Раменским, а также, по её мнению, Северный были на тот период кончеными наркоманами и прямо или косвенно эта болезнь явилась впоследствии причиной их смертей. В день концерта она обслуживала их столик.

Здесь есть один интересный момент. По её словам, в этот день А. Северный был вдвоём с Тихомировым, и Раменского с женой она, якобы, не помнит. Я думаю, что Раменские остановились в этот день у своей подруги Полины. А по словам официантки Светланы, Северный с Тихомировым остановились в гостинице.

Чтобы было понятнее, скажу, что кафе "Нарва" (Старое кафе) находится на первом этаже гостиничного комплекса, и в народе его называли "старым", поскольку в здании гостиницы было расположено ещё одно кафе, открывшееся позже, и у нас, во избежание путаницы, одно кафе называли "новым", а другое – "старым". Северный с Тихомировым в течение всех дней, проведённых в этой гостинице, периодически спускались в кафе перекусить. Официантка Светлана неоднократно с ними беседовала, о чём были разговоры, она уже не помнит, но вот одна интересная деталь запомнилась. Северный бравировал, говоря, что он очень популярен в Ленинграде, и его популярность не меньше, чем у Высоцкого в Москве. На что Светлана, шутя, ему ответила: "Да какой ты, мол, Высоцкий. Высоцкий актёр, мужик такой крепкий, а ты худющий".

В дальнейшей нашей беседе она рассказала о подруге В. и Е. Раменских – Полине. Так вот, оказывается, эта женщина жила в Ивангороде, где работала стоматологом. По её словам, Полина и сейчас жива, и я пытаюсь её разыскать. Ей, по словам официантки, действительно много известно.

В завершении нашей беседы с официанткой Светланой на мой вопрос: остались ли родственники или другие близкие люди у руководителя оркестра "Старого кафе" Н. Лысикова, она ответила, что в живых уже никого не осталось. Жена Николая умерла спустя всего неделю после его смерти, а местонахождение его сестры установить пока невозможно. Так что разыскать коллекцию записей Лысикова, видимо, не представляется возможным, а жаль.

Недавно мне удалось встретиться с бывшим музыкантом "Старого кафе" клавишником Александром Лобановым. Он вместе с В. Бривиком тоже участвовал в той встрече. По причинам давности многого он уже не помнит, но кое-что интересное он, на мой взгляд, все же рассказал. В частности, он говорил, что так называемая "обкатка" песенного материала имела место быть, но в другом смысле. Компания Раменского действительно давала нашим музыкантам тексты и музыку, но как выяснилось для пополнения их репертуара. Возможно, и не бесплатно.

Далее выяснилось, что руководитель оркестра "Старого кафе" Н. Лысиков – единственный в то время музыкант в нашем городе, который исполнял почти весь репертуар Северного. Возможно, что Раменский и Тихомиров, неоднократно бывавшие в Нарве, подкидывали ему новые песни. В том числе и магнитофонные записи. Далее Лобанов подчеркнул, что оркестр "Старого кафе" не мог участвовать в записях Северного по причине неопытности. Он со 100% уверенностью заявил, что в те годы в г. Кингисеппе Ленобласти существовал коллектив под названием "Химик", и возможно в него входили музыканты и из Ивангорода, считавшегося пригородом Нарвы. (см. об этом материал "Ансамбль "Химик", Нарва, "Фосфорит!" , http://www.blat.dp.ua/x/ahnf.htm – прим. публикатора)

Что касается выступления Северного в Нарве – Лобанов подтвердил факт часового выступления. На мой вопрос об исполняемых песнях он ответил, что песня на итальянском действительно была. Это известная в 60-е годы итальянская песня, в русском варианте на стихи Раменского "Часто ночами ища покоя". Само выступление было в основном гитарным. Лобанов тоже отметил плохой внешний вид Северного, который рассказывал о проблемах с алкоголем и о кодировке.

Коснулись мы и коллекции аудиозаписей Северного у Н. Лысикова. Упоминание о Лысикове во вступлении к песне о Нарве, да и Нарвы в частности было сделано по трём причинам. Как следует из интервью В. Тихомирова, они пытались таким образом в очередной раз замести следы, дав одно из названий концертам "Нарва-78". По словам Тихомирова это было сделано потому, что в записи использовались стихи не "залитованного" поэта Раменского, и потому что они отвозили эти записи в Нарву (некий коммерческий ход). Мое мнение, что Лысиков был назван в записи либо по своей просьбе, для своей коллекции. Либо это воспоминания самого Северного. Что в общем одно и то же. Также хотелось бы сказать о том, что возможно они и искали где-то у нас возможность записаться, сочетая приятное с полезным. Раз музыканты были отсюда, могла быть и база. Вот только что-то не получилось, и концерты пришлось делать в Питере. Но по словам нарвских музыкантов, на запись их не приглашали. Да и они вряд ли могли иметь для этого свободное время, будучи постоянно занятыми в кафе.

Также хочу вам сообщить, что в последнее время появились очевидцы, уверяющие, что А. Северный дал в Нарве 2 концерта, а не один, как я сообщал ранее. Второй концерт прошёл в нашем ресторане "Балтика" в те же дни приезда Северного (как известно, он был у нас около 4-х дней). Эти два заведения находятся недалеко друг от друга. В ресторане "Балтика" играл другой оркестр. Сейчас я ищу оставшихся в живых музыкантов. Кстати, в этом ресторане пару раз пел и А. Розенбаум, ещё не будучи очень известным. Где-то в середине 80-х Розенбаум часто приезжал к нам в Усть-Нарву к своей матери. Она любила там отдыхать. Теперь его приезды носят официальный характер, и каждый свой нарвский концерт он начинает словами: "Ну, здравствуйте, соседи!"

© Эдуард Мольдон, Нарва, 2004

Ансамбль "Старого Кафе" – "Cafe Narva" п/у Николая Лысикова (постоянный состав инструментального коллектива, существовавший при гостинице "Нарва" (Hotell "Narva") в период с 1975-го по 1985-ый годы).

Кроме постоянного состава в ансамбле периодически на подменах играли и другие музыканты: ударник Александр Игнатьев (умер в 90-е годы) и саксофонист международного экстра-класса – Валерий Попов (со 2-ой половины 1980-х проживает в США, где успешно выступает и записывается с американскими негритянскими джазовыми музыкантами, пишет джазовые композиции, выпустил 2 собственных сольных альбома, а так же в качестве сессионного музыканта принимает участие в музыкальных проектах).

Саксофонист Валерий Попов – самый успешный музыкант из коллектива ансамбля "Старого Кафе" 70-х годов, до сих пор продолжающий заниматься музыкой и достигший определённых успехов в музыкальной карьере. В 1980-е Валерий Попов играл вместе с известным российским джазовым музыкантом – Сергеем Манукяном, признанным на сегодня одним из самых ярких джазовых исполнителей в России. Несколько слов о великолепном джазовом клавишнике и певце Сергее Манукяне: в первой половине 1980-х годов молодой Сергей Манукян около 6-ти лет прожил в Нарве, играя на танцах и исполняя известные западные хиты на английском языке в лучшем Дворце Культуры города, благодаря усилиям директора которого, и богатых "спонсоров" – двух крупнейших Электростанций Северо-Запада СССР, находящихся в Нарве – "Дворец Культуры Энергетиков", в котором работал джазовый клавишник и певец Сергей Манукян, имел в те годы свою собственную Студию Звукозаписи – на тот момент одну из передовых в Эстонии и состоящую из лучшей и новейшей звукозаписывающей аудиоаппаратуры производства стран Соцлагеря – Чехословакии и ГДР, а так же Финляндии. В этой музыкальной студии в Нарве, при поддержке самых ярких и лучших нарвских музыкантов, Сергей Манукян сделал свои первые достаточно профессиональные аудиозаписи, принёсшие ему первую известность в бывшем Союзе, разойдясь по коллекционерам – ценителям современного джаза. Отточив своё профессиональное мастерство в Нарве, с приходом "Перестройки", после отъезда из Нарвы и успешного участия в многочисленных джазовых фестивалях бывшего СССР и за рубежом, в конце 80-х годов на Студии "Мелодия" в Москве Сергей Манукян записал и выпустил свой первый джазовый виниловый диск-гигант с песнями на английском языке, состоящем из авторского и классического джазового репертуара в оригинальной переработке С.Манукяна).

По воспоминаниям, во время выступления Аркадия Северного в Нарвском "Старом Кафе" абсолютно все музыканты были в сборе (даже те, кто в тот вечер не играл), никто не желал пропустить выступление Маэстро. По словам музыкантов (ранее слышавших Северного только в записях), "живое" выступление А.Северного, в особенности его мощный и глубокий "бархатный" вокал – тенор "серебристого оттенка", произвёл на всех музыкантов и гостей-зрителей (которых в тот вечер в "Старом Кафе" было около 40 человек) неизгладимое впечатление.

Как рассказывал ударник Сергей Муравьёв, аккомпанировавший А.Северному в "Старом Кафе": "Ничего подобного (хотя бы отдалённо напоминавшего) ни до, ни после голоса Северного на том выступлении, ему за всю жизнь более нигде и никогда не приходилось слышать, и по сравнению со сделанными в Одессе и Ленинграде аудиозаписями – это впечатление ни шло ни в какое сравнение с "живым" исполнением Аркадия Северного, от которого в прямом смысле замирала душа, а на столах звенела в тон посуда, мерно отдаваясь в оконные стёкла. Все были буквально поражены глубиной таланта Аркадия, поскольку никто не ожидал подобного эффекта – перед слушателями предстал Настоящий Артист и Певец с большой буквы, и после этого концерта по городу ещё долго можно было услышать восхищённые воспоминания от посетителей "Старого Кафе", ставших в тот вечер случайными зрителями того магического выступления, которое высоко оценили абсолютно все, от простых гостей, до весьма искушённых и придирчивых джазменов-профессионалов..."

 Александр Лобанов (клавиши), Владимир Брикман (бас), Сергей Муравьёв (ударные), Николай Лысиков (ритм-соло, вокал). Состав музыкантов на фото практически полностью соответствует именно тому музыкальному составу, который аккомпанировал Аркадию Северному в "Старом Кафе" (кроме соло-гитариста Василия С., также аккомпанировавшего Северному) в марте 1978-го года, по другим воспоминаниям – в ноябре 1978-го во время 2-го приезда Северного в Нарву.

Все музыканты – кроме руководителя оркестра Николая Лысикова и ударника, периодически игравшего на подменах и присутствовавшего на концерте А. Северного в качестве зрителя – Александра Игнатьева), сегодня живы и здоровы, и со всеми удалось встретиться и записать их воспоминания о приезде А. Северного в Нарву. На этой сцене в "Старом Кафе", будучи в Нарве, пел Аркадий Северный. Из репертуара нарвского ансамбля начала 70-х годов была взята песня "Я за тобой не побегу" (автор музыки и слов оригинала до сих пор неизвестен), которую затем В. Тихомиров с В. Раменским использовали для создания песни "О любви я петь не буду" (по свидетельствам многочисленных очевидцев, оригинальное название, данное этой песне самим В. Раменским – "Старый мотив", именно под этим названием песню всегда заказывали для исполнения посетители в кафе). Впоследствии, в 1-ом концерте с анс. "Химик" п/у Б. Я. Циммера, Аркадий посвятил эту песню городу Нарве, "Старому Кафе" и музыкантам ансамбля, а затем поэт Владимир Раменский, по личной просьбе руководителя ансамбля "Старого Кафе", подарил эту песню для исполнения нарвским музыкантам; и вплоть до начала Перестройки в 1985-году почти 8 лет это песенное произведение было визитной карточкой "Старого Кафе" и его часто заказывали как нарвские посетители, так и многочисленные ленинградские туристы, приезжавшие к нам в город отдохнуть на выходные.

Как стало доподлинно известно, в свой первый приезд в Нарву в марте 1978-го года (12 марта) Аркадий Северный вместе с ленинградскими и нарвскими друзьями отмечал в "Старом Кафе" свой день рождения – 39-летие, и пробыл в нашем городе почти неделю. По воспоминаниям очевидцев, Аркадий и Владимир Раменский, будучи закодированными от алкоголя, на дне рождения совершенно не пили, зато вдоволь наливали нарвским музыкантам, а их стол ломился от выпивки и закуски. По воспоминаниям, на дне рождения Аркадия присутствовали: супруга Аркадия Зинаида из Одессы, Валентин Мироновский, Владимир Тихомиров, Владимир с Еленой Раменские, Лев Красовский, Вячеслав Андреев, Полина Муравьёва (нарвская и близкая подруга Елены Раменской), а так же официантка "Старого Кафе" Татьяна Павлова и её постоянный сожитель в то время, тренер по гребле Лев Моисеенков (которым была посвящена песня "У Геркулесовых столбов" в 1-ом концерте А.Северного с анс. "Химик" – "Концерт, посвящённый двум Владимирам", март 1978 год).

Немного ещё об истории "Старого Кафе" в Нарве. Ныне нарвская гостиница (одна из нескольких крупных отелей в городе), в которой в 1977-80 годах многократно останавливались Владимир с Еленой Раменские, Владимир Тихомиров, Лев Красовский, Валентин Мироновский, Вячеслав Андреев, а так же дважды останавливался Аркадий Северный со своей супругой из Одессы Зинаидой, претерпела большие внешние и внутренние изменения и крупную реконструкцию, став весьма респектабельным трёхзвёздочным отелем "Нарва". Кафе-ресторан "Нарва", уже более 45-ти лет находится на первом этаже здания гостиницы и выделяется на фотоснимке большими окнами. За годы существования кафе перестраивалось неоднократно; несмотря на это, при всех своих изменениях, бытовавшее в 70-80-е годы среди народа название кафе-ресторана "Нарва" – "Старое Кафе", осталось и поныне, прочно прикрепившись к городскому гостиничному кабаку.

И сегодня в нём кроме танцевальных диско-вечеров периодически выступают коллективы, играющие живую музыку, а так же останавливаются известные артисты, приезжающие на гастроли в Нарву (поскольку менее чем в ста метрах левее от гостиницы, находится крупный городской Дворец Культуры под названием "Ругодив", где гастролирующие приглашённые артисты и коллективы дают свои концерты), это удобное близкое расположение – места выступления и места для отдыха – всегда привлекало многих исполнителей выступавших в Нарве в 70-е – 80-е годы (и в сегодняшнее время), таких как: А. Пугачёва, И. Понаровская, Л. Долина, Э. Пьеха, А. Фрейндлих, А. Розенбаум, А. Дольский, Ж. Татлян, Леонид Утёсов, Георг Отс, М. Боярский, В. Золотухин, М. Пуговкин, Олег Даль, Андрей Миронов, С. Фарада, Георгий Ордановский и анс. "Россияне", анс. "Сябры", анс. "Песняры", анс. "Поющие гитары", джазовый оркестр "Ленинградский Диксиленд" и многие-многие другие артисты. С каждым из названных артистов связаны свои определённые, порой любопытные истории, о которых помнят и рассказывают сегодня бывшие работники кафе и гостиницы. По воспоминаниям работников, любили частенько сиживать в этом кафе и представители местного отдела приснопамятной организации КГБ, а также заезжие отдохнуть в Советскую Прибалтику крупные представители "теневого бизнеса" из Москвы, Ленинграда и Кавказа.

Кроме прочего, в советские годы Нарва имела невесёлый статус "101-го километра" (от Питера), и в городе всегда с лихвой хватало "криминальных элементов", а в 20-ти километрах от города находились две крупных "химии", где отбывали свой срок "заключённые-химики" (о них припомнил в своём концерте с одноимённым названием ансамбля Аркадий Северный, есть предположение, что на нарвской "химии" отбывали свой срок какие-то ленинградские друзья Аркадия, и в прошлом "сидевших" Раменского и Тихомирова, и вполне вероятно кто-то из них присутствовал на выступлении Северного в "Старом Кафе", так как в те годы за примерное поведение некоторых заключённых-химиков выпускали на выходные в город до 22.00 часов вечера, так что упоминание "химии" и "химиков" Северным в концерте было не случайным "вымыслом" или "легендой", на которые всегда был так горазд Аркадий).

Несмотря на всё это, те добрые времена были на редкость тихими и спокойными, народ превосходно отдыхал и гулял на всю катушку, никто не ставил решётки на окна, двойные двери, квартирные сигнализации и т.п.

Сегодняшняя новая Администрация кафе, зная о богатой истории этого места, в настоящее время стало использовать некогда сленговое (народное название) этого питейного заведения  "Старое Кафе" вполне официально (в афишах вечерних программ в кафе и т.д.), а на стене в фойе гостиницы (по традиции европейских гостиниц и баров) появилась своеобразная "Доска почёта" – фотографии, запечатлевшие приезжих известных знаменитостей, посещавших наш город и останавливавшихся в нарвской гостинице "Нарва".

_____________________________

© Эдуард Мольдон, Нарва

2010

публикация – 2018

[© http://severnij-forum.ucoz.ru/forum/15-923-1]

---

ЕЕ «ЧЕРНОМОРСКОЮ ЧАЙКОЙ» ПРОЗВАЛИ, И ИМЯ ТО ЕЙ ПОДОШЛО.

  текст в первоисточнике – http://www.blat.dp.ua/chaika/history.htm

«Черноморская чайка». Это название очень хорошо известно тем, кто хоть немного интересуется шансоном. Именно с названием этого ансамбля ассоциировался одесский шансон на протяжении около двух десятков лет. А началось все в 1976 году.

         Еще в 60-е – первой половине 70-х годов в Одессе стали записывать различных исполнителей – Алика Берисона, Алика Ошмянского, «Бородачей».  Зачастую эти записи распространялись по необъятным просторам Советского Союза под этаким общим названием «Одесситы». Упомянутые исполнители, как правило, работали в одесских ресторанах. Поэтому записи их делались преимущественно также непосредственно в ресторанах отдельными энтузиастами-любителями. В это же время пробует делать первые записи Станислав Ерусланов – большой любитель одесской песни и к тому же обладающий некоторым предпринимательским талантом. К этому времени в Союзе набирает силу подпольное движение магнитиздата. Широкому кругу любителей подпольной песни становятся хорошо известны имена: Аркадия Северного, «Братьев Жемчужных» и др. Одесса просто не могла оставаться в стороне этого движения.

         В середине 70-х харьковским заводом радиоаппаратуры им. Т. Г. Шевченко в Одессу был командирован Владислав Петрович Коцишевский, которого друзья называли просто Вадим. Помимо всего прочего, Владислав Петрович был страстным любителем и ценителем песен Петра Лещенко, русского романса и цыганской песни, а также музыкальным коллекционером. К тому же Коцишевский давно вынашивал планы попробовать свои силы в роли музыкального продюсера и «писаря». Волею судеб в Одессе пересеклись пути Коцишевского, Ерусланова и исполнителя русских и цыганских романсов из Симферополя Евгения Свешникова. В конце 1976 г. Коцишевский и Ерусланов решили сделать совместную запись Евгения Свешникова. По совету знакомых, для решения музыкальной стороны мероприятия Коцишевский и Ерусланов пригласили аккордеониста Виктора Ефимчука. Виктор Васильевич Ефимчук окончил харьковскую консерваторию по классу аккордеон и имел высшее музыкальное образование. Коцишевский и Ерусланов встретились с Ефимчуком на музыкальной бирже, где тот часто бывал, и предложили принять участие в записях Свешникова. По воспоминаниям Ефимчука, предложение его заинтересовало как с материальной стороны (за участие в записях полагались неплохие по тем временам деньги), так и с профессиональной. Ефимчуку было предложено, что репертуар записи будут составлять русские и цыганские романсы. «Мне было интересно, смогу ли я аккомпанировать для исполнения подобных песен» – вспоминает Виктор Васильевич Ефимчук. В общем Ефимчук дал согласие на участие в этих записях. Ему было поручено заняться набором музыкантов для участия в записях. На запись были приглашены талантливейший  скрипач, работавший в знаменитом «Гамбринусе», Осип Бровер – хороший знакомый Ефимчука, барабанщик Игорь Крупин, гитарист Владимир Спекторский. Руководил музыкантами и играл на аккордеоне, естественно, сам Ефимчук. На записи был приглашен также контрабасист, фамилию которого, к сожалению, пока установить не удалось. В декабре 1976 г. состоялись записи первых двух концертов Евгения Свешникова и его гражданской жены Ляли Михайловой, организованные Коцишевским и Еруслановым. И хотя на этих записях название ансамбля так и не было озвучено, именно эти записи можно считать первыми записями прославленного одесского ансамбля, т.к. в этих записях принимали участие те же музыканты, которые впоследствии  участвовали в записях «Черноморской чайки». А Виктора Ефимчука можно по праву считать первым руководителем ансамбля. В каталогах большинства коллекционеров эти концерты так и значатся как «Евгений Свешников в сопровождении ансамбля «Черноморская чайка». Примечательны эти записи еще одним фактом. Во 2-м концерте помимо Евгения Свешникова и Ляли Михайловой слушатели впервые смогли услышать Виктора Ефимчука, использовавшего песню «Рыжая», и его первую жену Галину. Вопреки укоренившемуся мнению, получившего распространение с легкой руки Ерусланова, о том, что первые записи Ефимчука были сделаны задолго до записей Свешникова, сам Виктор Васильевич категорически утверждает, что это был его первый опыт подобных мероприятий. Итак, начало было положено. Притом первый блин отнюдь не оказался комом. Поэтому логично было ожидать новых свершений сложившегося творческого тандема Коцишевский-Ерусланов. К тому же лавры ленинградских коллег наверняка не давали обоим покоя. Да и вновь созданный ансамбль не мог долго оставаться без названия.

         И вот весной 1977 года Галина Ефимчука объявляет вступление к новой записи:

- Выступает вокально-инструментальный оркестр «Черноморская чайка».

Концерт посвящается для личной фонотеки Владислава Петровича. Март 1977 год.

Именно так – «… для личной фонотеки Владислава Петровича», т.к. эту запись организовал и осуществил сам Коцишевский, без Ерусланова. Почему так произошло – мы уже, очевидно, никогда так и не узнаем. Но, скорее всего, тогда и начался период непростых взаимоотношений  Коцишевского и Ерусланова.

А за вступлением к концерту звучит песня в исполнении Виктора Павловского

В том городе дальнем,

Где синие дали,

Где солнце, вода и тепло,

Ее «Черноморскою чайкою» прозвали,

И имя то ей подошло…

По воспоминаниям Ефимчука, именно строки из этой песни послужили названием ансамбля, ставшего впоследствии визитной карточкой одесского шансона. Но кто же стал автором идеи названия? Принято считать, что идея принадлежит Коцишевскому. И сам Владислав Петрович это подтверждает. Но все же, нисколько не преуменьшая заслуг Владислава Петровича для развития одесского шансона и не ставя  под сомнение его воспоминания, попытаемся быть не столь категоричными. Ведь для полного установления истины нам удалось пообщаться далеко не со всеми участниками тех событий. Так что оставим этот вопрос пока открытым.

Помимо  Виктора Павловского, часть песен в этом концерте исполнила Галина Ефимчук. Большинство же песен было исполнено исполнителем, чья фамилия в настоящее время точно не установлена. Большинство коллекционеров полагает, что этим исполнителем был Виктор Ефимчук. Коцишевский же утверждает, что этим исполнителем является гитарист Юрий Морозов, впоследствии неоднократно принимавший участие в подобных записях. Да и люди, хорошо знающие Ефимчука, утверждают, что голос этого исполнителя не похож на голос Виктора Васильевича. Можно было бы вопрос с исполнителем считать закрытым, если бы не одно «но». Люди, близкие к музыкальному миру Одессы тех лет, с кем удалось пообщаться, в один голос утверждают, что не знают гитариста Юрия Морозова. Так что и этот вопрос остается пока открытым.

Не установлено также, совмещал ли на этой записи Виктор Павловский вокал с игрой на ударных, либо барабанщиком был кто-то другой. Не установлена и фамилия контрабасиста, принимавшего участие в этой записи. Возможно, это тот же человек, который участвовал в записях первых концертов Свешникова. Из воспоминаний Коцишевского  известно, что звали его либо Виталик, либо Алик, и что он был выпускником (или учеником) знаменитой одесской музыкальной школы им. Столярского («столярки»). Другие участники записи, чьи фамилии установить удалось – это аккордеонист Виктор Ефимчук, скрипач Осип Бровер и саксофонист Борис Бреславский. Это была первая запись, на которой прозвучало название ансамбля «Черноморская чайка».

Вскоре после этой записи появилась очень похожая запись, на которой большая часть песен была перепета теми же исполнителями. Организовал эту запись Ерусланов и посвящалась она «для личной фонотеки Станислава Яковлевича и Сергея Ивановича». Состав музыкантов был тоже практически тем же. Отсутствовали только маракасы и саксофон. По воспоминаниям Ефимчука, запись Коцишевского настолько понравилась Ерусланову, что он решил ее повторить практически один в один. Иногда можно встретить информацию, что эта запись носит название «Ансамбль «Волна». Хотя название «Черноморская чайка» на этой записи не прозвучало, сама запись вызвала бурю недовольства со стороны Коцишевского, который даже сейчас, по прошествии стольких лет, продолжает обвинять Ерусланова в воровстве его идей.

Тем не менее, весной 1977 года Коцишевский предпринял еще одну попытку записать с Еруслановым совместный проект. Дело в том, что весной 1977 года Коцишевскому удалось договориться с ленинградцами и наконец-то заполучить в Одессу самого Аркадия Северного. А из Омска был также приглашен молодой, мало кому тогда известный автор песен Владимир Шандриков. Приобретя кое-какой опыт организации подпольных записей,  Коцишевский задумал осуществить запись Северного и Шандрикова с широким размахом. Но задуманное, естественно, требовало значительных финансовых затрат, которые в одиночку Коцишевскому потянуть было затруднительно. Поэтому по старой памяти он предложил Ерусланову  сделать совместную запись и разделить затраты поровну. Ерусланов ответил согласием. Но когда Северный и Шандртков были уже в Одессе, Ерусланов почему-то дал задний ход и отказался от участия. Все расходы по организации записей Коцишевскому пришлось брать на себя. Тем не менее, несмотря на возникшие периодически определенные трудности, записи Северного и Шандрикова в Одессе состоялись, по мнению коллекционеров вполне удались и давно стали классикой жанра. А ансамбль «Черноморская чайка» именно после этих записей получил всенародное признание. Пути же Коцишевского и Ерусланова разошлись окончательно и между ними «пробежала черная кошка». Хотя Станислав Яковлевич и утверждал в своих интервью, что у них с Коцишевским и после этого были совместные записи (Северного и Сорокина, например), Коцишевский категорически это отрицает. Таким образом, запись первых концертов Свешникова осталась единственной совместной работой двух известных одесских «писарей», о которой нам достоверно известно. Костяк ансамбля на одесских записях Северного и Шандрикова был уже сформировавшийся и вполне традиционным. Руководил музыкантами по-прежнему Виктор Ефимчук. Он же играл на аккордеоне на всех записях. На ударных был Игорь Крупин, а гитарист – Владимир Спекторский. Скрипачом по-прежнему был Бровер. На записях Шандрикова впервые появился другой скрипач, также впоследствии немало поигравший в составе «Черноморской чайки», Миша Беленький. В этих концертах Миша также играл и на саксофоне. В концерте Северного «Тетя Шура» Беленький и Бровер играли вместе. На записях Шандрикова и Северного также впервые появился бас-гитарист Александр Белый. В этих же записях в составе  «Черноморской чайки» единственный раз появился саксофонист Алик Ромаськов. В концерте Северного «Прощание с Одессой» в составе «Черноморской чайки» впервые появился электроорган. На нем играл Ефим Король. А Александра Белого на басу в этом концерте заменил Георгий Спирин.

После записи концерта «Прощание с Одессой» Коцишевский принимает решение отказаться от услуг Ефимчука и поменять состав «Черноморской чайки». Коцишевский объясняет свое решение возросшими финансовыми запросами Ефимчука, требовавшего себе значительно большие гонорары по сравнению с другими музыкантами, но сам Виктор Васильевич это не подтверждает.

Новый состав «Черноморской чайки» Коцишевский сформировал на основе самодеятельного коллектива «Одесские ребята», работавшего на одесских свадьбах. Формальным руководителем этого ансамбля был барабанщик Петр Ройтман. Какое-то время он носил фамилию жены. Поэтому в некоторых источниках можно встретить информацию о нем, где он упоминается как Матвеев. Помимо Ройтмана в состав ансамбля входили уже знакомые нам по предыдущим записям гитаристы Спекторский и Белый. А также самый молодой на тот момент участник ансамбля клавишник Влад Ващенко. Иногда, если кто-то из состава ансамбля по какой-либо причине не мог участвовать в записи, вместо него на запись приглашались другие музыканты. А иногда состав ансамбля несколько расширялся и к нему добавлялись игравшие на других музыкальных инструментах. Чаще всего это были скрипач Михаил Беленький и кларнетист Георгий Горовенко. Именно этот состав «Черноморской чайки» представляет Аркадий Северный в концерте «Снова в Одессе». Однако, костяк этой «Черноморской чайки» у Коцишевского всегда оставался неизменным. Надо отметить универсальность многих музыкантов «Черноморской чайки», игравших на нескольких музыкальных инструментах. Так Беленький на многих записях играл на скрипке и саксофоне, а также мог играть на кларнете и фоно. Ващенко виртуозно играл как на электрооргане, так и на аккордеоне.

Первая запись обновленной «Черноморской чайки» состоялась в начале сентября 1977 г. Пока Северный был отправлен на лечение в Москву, Коцишевский не стал простаивать и дожидаться его возвращения, а организовал новые записи Евгения Свешникова. Буквально на одном дыхании, буквально в течение двух дней были записаны два концерта – «Памяти П. Лещенко» и «Вечер старого русского и цыганского романса». На эти записи помимо основного костяка «Черноморской чайки» был приглашен саксофонист Борис Добровольский. А Александра Белого на басу на этот раз подменял Георгий Дейнеко.

Не сидел, сложа руки, и Ерусланов. Он также продолжает записывать. К 1977-му году относятся его записи «Братья Бухваловы», сестер Клименко, а также запись «Цветут акации у моря» при участии таинственного «Льва Тигровича», настоящее имя которого нам пока так и не удалось установить. Не имея специального музыкального образования и особых связей в среде музыкантов, Ерусланов пользуется на этих записях проверенными услугами Ефимчука и набранных им музыкантов, от которых Коцишевский, напомним, отказался. На некоторых из этих записей озвучивается и название ансамбля – «Черноморская чайка». На других же записях, где название ансамбля не озвучено, все равно подразумевается, что аккомпанирует ансамбль  «Черноморская чайка» и в каталогах коллекционеров все эти записи значатся с сопровождением «Черноморской чайки». Из каких соображений это было сделано – теперь точно сказать уже не возможно. Возможно, Ерусланов резонно решил, что если Ефимчук практически сформировал этот ансамбля, является его руководителем, то и нет повода менять его название. А возможно, он просто использовал ставший уже популярным бренд. Как бы  там ни было, но в 1977 году в Одессе, в сфере подпольной звукозаписи, сложилась довольно щекотливая ситуация, когда два человека, находящихся, мягко говоря, в не очень дружеских отношениях, используют в своем бизнесе два разных коллектива музыкантов, состоящих из разных людей, руководимых разными людьми, но использующими одно и то же название. Сложившаяся ситуация сильно не понравилась прежде всего Коцишевскому, считавшемуся себя единственным отцом-основателем «Черноморской чайки» и, следовательно, единственным владельцем прав на использование этого названия. Все это подлило масла в огонь и без того непростых отношений этих двух людей.

«… За время моего отсутствия, здесь-таки кто-то уже хотел подделаться под «Черноморскую чайку». У Маяковского есть по этому поводу хорошие слова, он говорил так: «Не делайтесь под Маяковского, а делайте под себя!»

Эти слова произносит Аркадий Северный во вступлении к концерту «Снова в Одессе». И именно этими словами устами Северного  Коцишевский предъявляет свои претензии Ерусланову. В этом же концерте Северный исполнил песню «Ах, одесские мотивы…», написанную Коцишевским и также адресованную Еруслановым. Так в магнитиздате получило развитие малопривлекательное явление проявления личных разборок среди «писарей» посредством посвящения в концертах друг другу подобных «шедевров» или как их называли сами авторы – «дружеских шаржей».

Между тем, деятельность Коцишевского на поприще магнитиздата не осталось не замеченной правоохранительными органами, которые заинтересовались его персоной. И не только им. Представители этих самых органов посетили и квартиру Ефимчука. Коцишевского, тем не менее, столь пристальный интерес к своей персоне не отпугнул. Уладив, хоть и не без определенных трудностей, свои проблемы, Коцишевский продолжает дело, поставленное уже, можно сказать, на поток. Ефимчук же счел за лучшее не рисковать и принял решение прекратить участвовать в подпольных записях. Таким образом, Ерусланов лишился столь мощной и уже хорошо отлаженной музыкальной поддержки. К тому же он тоже не хотел лишний раз рисковать, т.к. уже имел за плечами отбытый срок. Поэтому в конце 70-х Ерусланов практически ничего не записывает, ограничиваясь лишь отдельными записями под гитару.

Коцишевский же в 1978 году продолжает записывать со своей «Черноморской чайкой» Северного. В этом году было записано 3 концерта. Правда, на декабрьской записи концерта, посвященного памяти С. Есенина, присутствовал очень ограниченный состав «Черноморской чайкой». Фактически на этой записи с самой   «Черноморской чайки» был лишь Спекторский. А на аккордеоне играл приглашенный с ансамбля Советской Армии предположительно Анатолий Корчинский (точно фамилию установить пока не удалось). Примечателен 1978 год еще двумя записями, организованными  Коцишевским. Летом Спекторский и Ройтман уехали в Ленинград. А в это время на даче Беленького собралась записывать Северного. Вместо уехавших на запись пригласили других музыкантов. И хотя большинство музыкантов было из «Черноморской чайки», ансамбль, принимавший участие в этой записи, решено было назвать «6+1». Глубокой осенью этого же года в санатории «Октябрьский» был записан очередной концерт Свешникова. Несмотря на то, что и в этой записи участвовали музыканты «Черноморской чайки», ансамбль также почему-то получил другое название – «Южная ночь».

В августе 1979 года в Одессе был записан последний концерт Аркадия Северного с «Черноморской чайкой», т.н. «Херсонский». На этой записи к уже привычным музыкантам, неоднократно принимавшим участие в записях  «Черноморской чайки», присоединяется саксофонист Сима Кандыба.  Коцишевский понимал, что Северный неумолимо катится по наклонной плоскости и остановить это падение уже невозможно. Нужно было искать кого-то другого, с кем можно было бы продолжить уже столь хорошо организованное дело. И такой человек был найден в Одессе. Им стал известный одесский конферансье и пародист Евгений Оршулович. В этом же году Коцишевский начинает его записывать под псевдонимом Владимир Сорокин.

Для записей Коцишевский приглашает уже хорошо ему знакомых музыкантов «Черноморской чайки» - Ващенко, Спекторского, Крупина, Белого, Короля, Горовенко. Но появляются и новые лица – скрипач и гитарист Леонид Быков, барабанщики Игорь Демишкан и Семен Палей, аккордеонист Роман Кац, саксофонист Натан Малис, гитаристы Владимир и Леонид Шевченко, трубач Петр Вайман. Начиная свой новый проект с новым исполнителем, Коцишевский принимает решение отказаться от использования бренда «Черноморская чайка» и тем самым еще больше дистанцироваться от Ерусланова.  Коцишевский меняет название ансамбля и называет его «Мираж». Правда, на одной из первых записей Оршуловича еще раз прозвучало старое название. Пробная запись первого концерта «Песен Высоцкого» проводилась с объединенным ансамблем «Мираж» и «Черноморская чайка». Но запись не удалась и широкого хождения не имеет. Все последующие записи Оршуловича были сделаны Коцишевским в сопровождении ансамбля  «Мираж», а впоследствии – ансамблей «Карусель» и «Шолом».

Таким образом, Коцишевский практически простился с «Черноморской чайкой». В 1983 году еще было записано по заказу куйбышевского коллекционера и хорошего приятеля Коцишевского Владимира Королева два концерта куйбышевского барда Станислава Маркевича. На этих записях было использовано старое название. Кроме того, перед каждой основной записью была сделана пробная репетиционная запись. В конце 80-х, когда Коцишевский начинал работать с коллективом Семена Палея для подготовки организации задуманной им записи Оршуловича с ансамблем «Шолом», было записано два похожих концерта еврейских песен в исполнении С. Палея. Несмотря на то, что музыкальная аранжировка этих записей весьма схожа, считается, правда весьма условно, что в одном из этих концертов аккомпанирует ансамбль «Шолом», а в другом – «Черноморская чайка». Это была последняя запись, объединившая знаменитого одесского «писаря» с названием прославленного ансамбля. Вскоре Союз распался, Коцишевский уехал из Одессы и практически отошел от музыкальных дел.

Если деятельность Коцишевского на музыкальном поприще в 80-е ассоциируется прежде всего с записями Сорокина и ансамблей «Мираж», «Карусель», «Шолом», с которыми он записал более 30-ти концертов, то деятельность в 80-е Ерусланова ассоциируется прежде всего с «Черноморской чайкой». Если даже на какой-либо записи, сделанной Еруслановым, это название и не озвучивалось, то это подразумевалось как бы само собой. На 80-е, пожалуй, пришелся пик популярности «Черноморской чайки». Подобно тому, как в начале 70-х все неизвестное зачастую подписывалось «Одесситы», в 80-е у многих все незнакомое подписывалось «Черноморская чайка».  Зачастую подписанные подобным образом записи не имели никакого отношения не только к прославленному ансамблю, но и к Одессе вообще. В 1983 году Еруслановым в содружестве с горловским автором песен и коллекционером Юрием Брилиантовым было записано два концерта Владимира Щеглова. Оба эти концерта по всем каталогам проходят как концерты с «Черноморской чайкой», хотя название ансамбля озвучено только на одной записи. Доподлинно известно, что как минимум одна из этих записей состоялась в Горловке, куда Ерусланов выезжал со своей аппаратурой. Сложно предположить, что на запись из Одессы выезжали еще и музыканты. Скорее всего, музыканты на этой записи были местные.

Хотя Коцишевский никого не подпускал к работе с Сорокиным и все записи этого исполнителя организовывал в одиночку, тем не менее, в середине 80-х Ерусланову удалось сделать несколько записей и этого исполнителя в сопровождении  «Черноморской чайки». Известны 3 т.н. «Сталинградских концерта», посвященных Владимиру Казанцеву и Юрию Брилиантову. Правда, несмотря на название, все они записывались в Одессе. В этих записях продолжаются разборки двух «непримиримых друзей» - Ерусланова и Коцишевского. Одна из песен в этих концертах посвящена теперь уже Еруслановым Коцишевскому, который якобы украл у того тексты песен. В ноябре 1985 г. трагически погибает друг Ерусланова Владимир Казанцев и вскоре этому посвящается новая запись Сорокина – концерт «Памяти В. Казанцева». В 1987 году Еруслановым с «Черноморской чайкой» был записан концерт, известный под названием «Лимончики». Большинство песен в этом концерте исполнил Юрий Любарский, но несколько песен исполнили Сорокин со своей женой Валентиной, а одну песню – предположительно Осип Бровер. В том же 1987 году Еруслановым было записано несколько сольных концертов Любарского пол псевдонимом Юрий Сергеев. В этих концертах певец исполняет сатирические песни-переделки популярных советских шлягеров. В конце 80-х Еруслановым записывается еще один проект. Большинство песен этого проекта также является сатирическими, шуточными или пародийными. Участниками этого проекта стали одесские исполнители Григорий Беринсон и Саша Мандрик. В этих записях звучит еще и женский голос молодой неизвестной исполнительницы. Гораздо позже стало известно, что это первые записи Вики Чинской. Тогда же эти записи гуляли по стране под самыми разными названиями и с использованием самых разных псевдонимов. Да и сейчас еще продолжают гулять, только теперь уже во «всемирной паутине». Подробности организации этих записей в настоящее время так и не выяснены. Точно не известно, сколько было всего записей, каким образом они записывались, как делались копии и каким образом эти копии потом распространялись. В настоящее время известно множество копий этих записей различного содержания, с различным порядком и количеством песен, различной датировкой и под различными названиями.

Помимо уже упомянутых, известен ряд других записей ансамбля  «Черноморская чайка», сделанных в 80-е годы Еруслановым. Это записи «На Дерибасовской», «Братья Вознесенские», «Одесса мой любимый город», «Владимир Быков». К сожалению, деятельность Ерусланова нами изучена и исследована еще недостаточно. Состав музыкантов, принимавших участие в тех записях, практически не известен. Известно, что под маркой  «Черноморской чайки» в различных записях, организованных Еруслановым, принимали участие Ващенко, Бровер, Игорь Демишкан, Борис Осельский. Поэтому мы будем очень благодарны всем, кто посчитает нужным сообщить о своих замечаниях по данному тексту, а также дополнит этот материал любой достоверной информацией из истории прославленного одесского коллектива.

Последний пока на сегодняшний день раз название «Черноморская чайка» прозвучало в 1996 году на одесской записи Папы Радж «Столыпинский вагончик», организованной Еруслановым. Скорее всего, это было данью безвозвратно ушедшему времени, т.к. музыка на этой записи сильно отличается даже от музыки «Черноморской чайки» конца 80-х.

Время неумолимо. Совсем недавно ушел из жизни легендарный гитарист «Черноморской чайки», неоднократно упоминавшийся в записях Аркадия Северного, Владимир Спекторский. Давно покинули этот мир Горовенко, Спирин, Демишкан. Разъехались по миру и живут в разных странах Беленький, Добровольский, Король, Кандыба, Любарский, Торжинский (гитарист «Черноморской чайки»), Вознесенские. Но достаточно много еще, к счастью, и ныне здравствующих. Среди них Владислав Петрович Коцишевский, Ефимчук, Ващенко, Ройтман, Бровер и др. Дай им Бог всем здоровья. А там, глядишь, и услышат еще поклонники одесской музыки «Черноморскую чайку» 30 лет спустя.

Основано на воспоминаниях В. П. Коцишевского, С. Я. Ерусланова, В. В. Ефимчука и В. В. Ващенко.

_______________________________

© Александр Татьянченко г. Харьков.

2010

---

К  ОГЛАВЛЕНИЮ
________________________

© «БЛАТНОЙ ФОЛЬКЛОР»